Мо Янь - Сорок одна хлопушка

Я налаживал ствол, целясь в главный зал дома Яо Седьмого. Там стоял диван из натуральной кожи, а на нём восседали Лао Лань и Яо Седьмой. Они шептались, обсуждая какие-то постыдные дела. Ладно, старина Яо Седьмой, предстанешь перед Ло-ваном вместе с Лао Ланем. Я принял из рук старика мину, тихонько отпустил руку, мина со свистом вылетела из ствола, взмыла в небеса, пронизав лунный свет. Попав в цель, она пробила крышу дома, взорвалась со страшным грохотом, разлетелись осколки, большая часть в стены, поменьше в крышу. Осколок размером с горошину попал в десну Яо Седьмому. Тот заорал, зажав руками рот. Лао Лань презрительно усмехнулся:

— Ло Сяотун, даже не надейся попасть в меня.

Я прицелился в парикмахерскую Фань Чжаося и принял из рук старика снаряд. С первых двух попыток уничтожить Лао Ланя не удалось, и я немного расстроился. Но ничего, есть ещё тридцать девять зарядов, и ты, Лао Лань, рано или поздно от судьбы не уйдёшь, всё же разнесёт тебя в клочья. И заряд вошёл в ствол. Как маленький злой дух он, напевая, вылетел оттуда. Лао Лань сидел, полуоткинувшись и закрыв глаза в парикмахерском кресле перед брившей его Фань Чжаося. Его лицо и так уже было гладким — шёлком проведёшь, и то нигде не царапнет, а она всё бреет и бреет. Говорят, бритьё — это своего рода наслаждение, и Лао Лань похрапывал. Уже много лет Лао Лань засыпал под бритьё, а в постели ему не спалось, засыпал еле-еле, да и то в полудрёме, даже писк комара мог его разбудить. Те, у кого недоброе на уме, всегда плохо засыпают — это им божественное наказание. Пробив крышу парикмахерского салона, мина с озорной улыбкой упала на поверхность точильного камня, вывалялась в обрезках волос, от которых всё чешется, а потом возмущённо взорвалась. Осколок величиной с лошадиный зуб попал в большое зеркало перед креслом. Осколок размером с боб ударил в запястье Фань Чжаося, бритва выпала из рук на пол, лезвие выщербилось. С испуганным криком парикмахерша улеглась на пол, на все эти обрезки волос, от которых всё чешется. Открыв глаза, Лао Лань стал успокаивать её:

— Не бойся, это маленький негодник Ло Сяотун каверзничает.

Четвёртый выстрел я нацелил в сторону банкетного зала мясокомбината, так хорошо знакомого мне. Лао Лань устраивал там банкеты, принимая деревенских стариков за восемьдесят. Это доброе дело, конечно, тоже предпринималось в целях пропаганды. Трое знакомых мне репортёров снимали всё на видео. Восемь стариков сидели вокруг стола: пять стариков и три старухи. В центре стола стоял огромный торт, больше таза для умывания, а в него воткнуты красные свечки. Молодая женщина подносила к каждой из них зажигалку. Затем одной старухе предложили задуть свечу. У той оставалось лишь два зуба во рту, она шамкала, когда говорила, и задуть свечу беззубым ртом ей было очень непросто. Я принял снаряд, и у меня появились сомнения ещё до того, как я выпустил его из рук, я боялся поранить этих ни в чём не повинных стариков, но цель уже определена — разве можно останавливаться на полпути? Я помолился за них, поговорил с миной, попросив её опуститься прямо на голову Лао Ланя и не взрываться, прибить его, и хватит. Мина с пронзительным присвистом вылетела из ствола, перелетела через реку, достигла того места, где располагался банкетный зал, замерла на долю секунды и там же упала. Вы, наверное, догадались, что произошло? Верно, именно так, эта мина воткнулась головной частью вниз в этот огромный торт. Она не взорвалась, или торт самортизировал, или детонатор не сработал, а может, ещё что. Большинство свечей погасло, лишь две продолжали гореть, разноцветный крем разлетелся во все стороны, на лица стариков и на объективы репортёров.

Пятую мину я нацелил на цех промывки, место моей славы, а также моей боли. Рабочие ночной смены как раз сейчас промывают партию верблюдов. В ноздри верблюдов вставлены трубки, настроение у них диковинное, каждый похож на колдунью. Лао Лань что-то сообщает завладевшему моим постом Вань Сяоцзяну, разговаривают они на повышенных тонах, но слышно их плохо. Мой слух повреждён из-за резкого свиста мин, вылетающих из ствола. Вань Сяоцзян, ублюдок, это ты заставил нас с сестрёнкой покинуть родные места. Я ненавижу тебя даже больше, чем Лао Ланя, воистину правитель небесный всё видит, вот и получи мой снаряд. Я преодолел волнение, выровнял дыхание и мягко опустил мину в ствол. Она вылетела из него подобно маленькому пухлому мальчику с крыльями (иностранцы называют его ангелом), и вот маленький ангел летит к назначенной цели. Пробив навес, мина падает перед Вань Сяоцзяном, сперва расплющивает ему правую ногу, потом взрывается. Осколок ранит его прямо в большой живот, его тело, хоть и в полной сохранности, выглядит так, будто над ним поработал знающий своё дело мясник. От взрывной волны Лао Лань падает, у меня в голове пустота. Придя в себя, я вижу, как этот тип поднимается с залитой грязной водой земли. У него только измазана грязью задница, а на теле ни волосок не задет.

Шестой снаряд упал прямо на рабочий стол председателя поселкового комитета, где лежал конверт, набитый деньгами, и разорвал его на куски. Под конвертом был лист армированного стекла, который прижимал фотографии председателя во время его поездки в Таиланд на отдых и совместные снимки с очаровательными трансвеститами. Стекло было крепче камня, и ничто не предвещало того, что детонатор не сработает. Но он не сработал. Поэтому он, вне сомнения, был «снарядом мира». Что это такое? Дело в том, что на военном заводе, который производил эти снаряды, были антивоенные элементы, которые, воспользовавшись тем, что надсмотрщик отвлёкся, справляли в эти снаряды малую нужду, так что снаружи они сияли золотистым блеском, а внутри порох значительно отсыревал, и после выхода с завода эти снаряды уже не взрывались. «Снаряды мира» были разные, я говорю лишь об одном из них. Были и такие, в оболочку которых вместо пороха помещали голубя. А ещё вместо пороха клали бумажку с надписью: «Да здравствует дружба между китайским и японским народами!» Такие снаряды становились просто болванками, армированное стекло разлетелось на кусочки, а головная часть снаряда попала прямо в фотографии председателя с трансвеститами, на фото всё чётко видно, только все они стали негативами.

Выстреливая седьмую мину, я сильно переживал, потому что проклятый Лао Лань стоял, опустив голову, перед могилой моей матери. Его лица не видно, в лунном свете видна лишь голова, блестящая, как арбуз, и отбрасываемая им длинная тень. Стелу на могиле матери я установил собственными руками, иероглифы на ней знали меня. Образ матери возник передо мной, словно она стояла напротив и своим телом загораживала мне дуло миномёта.