Мо Янь - Сорок одна хлопушка

— Ублюдок, ах ты мелкий ублюдок! — начала она. — Ты ещё посмел укусить меня, родную мать! — И возвела глаза к небу: — Раскрой очи свои, правитель небесный, посмотри, какого сыночка я вырастила! Да это просто волк, белоглазый волк! Я тут, не щадя сил, хожу за ним, ращу, и зачем, спрашивается? Чтобы он кусал меня? Столько сил положила, потом обливалась, терпела страдания бесконечные. Говорят, корень коптиса горек, а моя жизнь ещё горше! От белого уксуса рот сводит, а мне в пять раз горше! И в конечном счёте вот вам, пожалуйста! Сейчас зубы у тебя ещё не выросли и крылья не окрепли, можешь только кусаться, а пройдёт время — вообще меня сожрёшь! Вот уж не выйдет, пащенок, скорее забью тебя до смерти!

Ругаясь, мать схватила длинную турнепсину, которую достала этим утром из подвала, и опустила мне на голову. В голове загудело, и половинка турнепса пролетела перед глазами. Потом удары посыпались на голову один за другим. Было больно, но не то чтобы очень, для меня, дряни этакой, вынести такую небольшую боль всё равно что, как говорится, Чжан Фэю [42] Чжан Фэй (?-221) — популярный полководец и воин, герой классического романа «Троецарствие», большой любитель вина. умять тарелочку закусок — пара пустяков. Но я сделал вид, что потерял сознание и уронил голову набок. Она схватила меня за ухо и поставила мне голову прямо, бросив при этом:

— Нечего мёртвым притворяться, все твои штучки я прекрасно знаю. Можешь глаза закатывать, исходить белой пеной, еле дышать, как старая корова, давай показывай всё, что умеешь! И лучше мёртвым не прикидывайся, если даже помрёшь, я эту твою вихрастую голову побрею. Если я, Ян Юйчжэнь, сегодня твою голову не побрею, клянусь, я не я буду!

И она, поставив передо мной на табуретку таз горячей воды, с силой окунула туда мою голову. Из-за этой горяченной воды — хоть свиную щетину обваривай — больше хранить молчание я уже не мог и, булькая в ней, взвыл:

— Ян Юйчжэнь, Ян Юйчжэнь, мерзавка ты этакая! Погоди, вот затрахает тебя насмерть папка своей могучей ослиной елдой! — Похоже, моя бесстыжая ругань задела мать за живое, потому что с её губ сорвался пронзительный вопль, и её кулаки градом забарабанили по моей голове. Я орал как резаный, надеясь, что произойдёт чудо и появится какая-нибудь нечистая сила или силы небесные и кто-нибудь избавит меня от этой пытки. Кто бы ни пришёл на помощь, я готов был за это отбить три звонких земных поклона, шесть поклонов, да что там — девять. Даже во всеуслышание назвал бы своего спасителя отцом, родным отцом. А в это время мать (да какая она мать, Ян Юйчжэнь, злая тётка, которую бросил отец!), обернув вокруг пояса кусок бежевого пластика, высоко засучив рукава и нахмурившись, подступала ко мне с бритвой в руке. Какое тут бритьё головы — ясное дело, убийство задумала. И я заверещал:

— A-а, на помощь… спасите… убивают… Ян Юйчжэнь — убийца!..

То ли от того, что мои вопли звучали чрезвычайно неестественно, разъярённая поначалу Ян Юйчжэнь вдруг прыснула от смеха.

— Поросёнок несчастный, как можно быть таким вредным?

В это время я заметил стайку довольных ребятишек, которые с любопытством заглядывали к нам через ворота. Это были Шоуфэн из семьи Яо Седьмого, Пинду из семьи Чэнь Ганя, Пидоу из семьи Лопоухого, а также Фэнъэ из семьи Сун Сыгу… После того, как сбежал отец, я с этими ребятами больше не водился — не потому, что не хотел, пап, а потому, что у меня на это не было времени, Ян Юйчжэнь лишила меня права ходить в школу и сделала малолетним кули, жизнь моя была раз в десять тяжелее, чем у пастушка помещика в старом обществе — это родная мать, что ли? Пап, вы, что ли, подобрали меня на старой печи для обжига кровельной плитки, где девицы оставляют младенцев? Если нет, то как мать может так плохо относиться к собственному сыну? Ладно, пожил и хватит, пусть я умру от руки Ян Юйчжэнь на глазах этих детей! Вот он, ледяной холод бритвы на моей голове, голова моя, головушка, тебе грозит опасность. Я невольно вжал голову в плечи, как испуганная черепаха. Ребята между тем набрались храбрости, как та мышка, что лижет зад кошке, вошли в ворота, пересекли двор и подошли вплотную к дому и, устроившись с обеих сторон у двери, стали с хихиканьем следить за происходящим.

— Вот ведь разревелся, как только не стыдно, — обратилась ко мне Ян Юйчжэнь. — Не боишься, что люди смеяться будут! Фэншоу, Пинду, Пидоу, вы тоже хныкаете, когда вам голову бреют?

— Мы не хныкаем, — заявили Пинду и Пидоу, — с чего бы нам хныкать? Это же так приятно, когда тебе бреют голову.

— Слышал, нет? — подхватила Ян Юйчжэнь, высоко занеся машинку для стрижки. — Даже свирепый тигр не пожирает своих детей, разве мать нанесёт вред сыну…

Мудрейший, как раз в то время, когда я вспоминал горестные обстоятельства своей прошлой жизни, связанные со стрижкой, из внутреннего помещения салона «Мэйли» вышла его хозяйка Фань Чжаося — в белом халате, руки в карманах, похожая на врача-гинеколога. Худая, черноволосая, белокожая, лицо усыпано маленькими красными прыщиками, а запах изо рта напоминает о прелом корме для скота. Я знал об особых отношениях между Фань Чжаося и Лао Ланем. Голову ему всегда брила она. А на бритьё бороды у неё, говорят, уходил целый час. При этом он засыпал и даже похрапывал. А ещё говорят, что, брея бороду, она сидела у него на коленках. Мне очень хотелось рассказать эти истории про Лао Ланя и Фань Чжаося отцу, но он свесил голову и вообще не смотрел на меня.

— Чжаося, всё уже? — Мамаша Пидоу отложила каталог и вопросительно посмотрела на прыщавое, ничего не выражающее лицо девицы. Фань Чжаося подняла руку и бросила взгляд на золотистые часики:

— Ещё минут двадцать.

Пальцы у Фань Чжаося тонкие и длинные, ногти покрашены в зловещий красный цвет. Всех напомаженных женщин с крашеными ногтями мать почитала злыми духами и при встрече посылала им сквозь зубы проклятия, словно испытывала к ним глубокую ненависть. Под её влиянием такие накрашенные женщины производили нехорошее впечатление и на меня, но теперь, мудрейший, отношение у меня иное, я смущаюсь, сердце начинает колотиться, и невольно хочется как можно дольше задержать на них взгляд. Фань Чжаося сняла полотенце со спинки кресла, расправила его, встряхнула пару раз и холодно поинтересовалась:

— Кто первый?

— Сяотун, давай ты, — сказал отец.

— Нет, — возразил я, — ты сначала.

— Побыстрей! — бросила Фань Чжаося.

Взглянув на меня, отец поспешно встал, скрестил руки на груди, будто с осторожностью подошёл и сел на заскрипевшее под ним кресло.

Фань Чжаося опустила его воротник и обернула шею полотенцем. Я видел её лицо в зеркале на стене перед креслом. Она надула губы и нахмурилась как-то по-злодейски. Ниже виднелось лицо отца, эмаль зеркала растрескалась, отражение было нечётким, от этого лицо отца было искривлено и смотрелось отвратительно.