Мо Янь - Сорок одна хлопушка

— Как стричься будем? — спросила Фань Чжаося.

— Наголо, — хрипло проговорил отец.

Мамаша Пидоу удивлённо ойкнула, словно только что узнала отца, и пробормотала:

— Да это же…

Отец засопел, выпрямился в кресле, не обращая внимания на её тон и не оборачиваясь.

Фань Чжаося сняла со стены электрическую машинку, нажала на кнопку, и машинка зажужжала. Она пригнула отцу голову и пошла на приступ взлохмаченной копны волос. В один миг через макушку пролегла белая полоса, и спутанная шевелюра стала беспорядочно, как разваливающийся коврик, осыпаться на пол.

Я вспоминаю, как лохмы отца прядь за прядью падают на пол, а перед глазами стоит другая картина: тот самый элегантный мужчина по фамилии Лань — то есть третий дядюшка Лао Ланя (дело в том, что всё, что я далее описываю, соответствует рассказу Лао Ланя) — проводит в сверкающем золотом зале величественной церкви церемонию бракосочетания в европейском стиле с той самой красоткой с чёрной родинкой на губе, да-да, с Чэнь Яояо. На нём чёрный европейский костюм, белоснежная рубашка и чёрный галстук-бабочка на шее. В нагрудный карман воткнут алый цветок. Его невеста в длинном белом платье с длинным шлейфом, который несут двое мальчиков, похожих на ангелочков. Лицо невесты румяное, как персик, глаза сияют, как звёзды, счастье разливается от неё, как вода. Свечи, музыка, свежие цветы, прекрасное вино, атмосфера романтическая дальше некуда. Но за десять минут до этого на ведущей к церкви дороге пуля пробила грудь сидевшего в своём лимузине седовласого старика. Едкий пороховой дым уже проник в вестибюль храма. Опять твои магические штучки, мудрейший? Затем я вижу, как эта девица рыдает на трупе своего отца, и по её лицу текут чёрные полоски от туши. Элегантный мужчина молча стоит рядом, и его лицо ничего не выражает. Потом я вижу, как в шикарном номере отеля эта девица прядь за прядью срезает свои роскошные волосы. В большом зеркале, вделанном в стену, видно её бледное лицо, покрытое морщинами, уголки губ опущены. Когда она срезает волосы, в голове облачком проплывает воспоминание: на каком-то смутном фоне эта красивая девица с этим элегантным мужчиной с удовольствием занимаются любовью, чередуя самые разнообразные и невообразимые позы. Её дышащее страстью лицо обращается в мою сторону. Оно сталкивается с зеркалом, которое разлетается на тысячи осколков. Ещё я вижу, как эта девица, голова которой покрыта простым голубым полотенцем в белый цветочек, в синем одеянии стоит на коленях перед старой монахиней. Ну, как я стою перед тобой на коленях, мудрейший. Эта монахиня принимает её, а ты, мудрейший, до сих пор так и не оставил меня у себя. Хочу спросить тебя, мудрейший, не этот ли элегантный мужчина тайно руководил убийством отца этой красотки? И ещё хочу спросить: из-за чего, в конце концов, у них весь этот сыр-бор? Знаю, ты никогда не мог ответить на мои вопросы, но я высказываю тебе свои сомнения и сразу о них забываю, иначе с головой перенагрузка случится, и это приведёт к проблемам с психикой. Хочу рассказать тебе, мудрейший, что лет десять назад в летний полдень, когда в деревне мясников все завалились кто куда соснуть, я рыскал туда-сюда по главной улице, как умирающий от скуки щенок — там нюхну, здесь прислушаюсь. Подойдя к салону красоты «Мэйли», я приник лицом к стеклу и уставился внутрь. Сначала в глаза бросился ворочающийся на стене туда-сюда электрический вентилятор, а потом парикмахерша Фань Чжаося в большом белом халате, которая сидела на животе Лао Ланя с бритвой в руке. Поначалу я ещё подумал, что она собралась прикончить его, но, присмотревшись, понял, что они этим самым делом занимаются. Руку с бритвой Фань Чжаося держала высоко вверх, боясь поранить лицо Лао Ланя. Широко расставив ноги, она сидела на ручках парикмахерского кресла. Лицо её было искажено страстью. Но она так и не выпускала из рук бритвы, словно хотела этим показать подглядывающим за дверью, что они работой занимаются, а не совокупляются. Я хотел рассказать другим об этой странной картине в салоне, но на улице не было ни души, лишь один чёрный-пречёрный пёс лежал под утуном, высунув язык и тяжело дыша. От ступив на пару шагов, я нашёл кусок кирпича, метнул его что было сил, повернулся и пустился бежать под донёсшийся сзади звон разлетевшегося стекла. Честно говоря, мне очень неприятно рассказывать, мудрейший, про этот ужасно хулиганский поступок, но думаю, что утаить его от тебя было бы нечестно. И хотя раньше меня называли «мальчишка-хлопушка», всё это в прошлом, мои теперешние рассказы — чистая правда.

Колонны праздничного шествия с востока и запада ещё собирались на лужайке. Машина-«свинья», машина-«баран», машина-«осёл», машина-«кролик» — все они, разукрашенные под мёртвые тела животных, идущих на потребу человеческим желудкам, в окружении разномастной толпы расположились на лужайке по заранее определённым местам парадными коробками в ожидании принимающих этот парад важных персон. Только страусы Лао Ланя по-прежнему носились туда-сюда по двору. Двое сцепились за замызганную оранжевую одёжку, словно за деликатес. Мне вспомнилась девица, появившаяся вчера во время грозы, и сердце приятно заныло. Страусы то и дело просовывали длинные шеи в дверь храма, их круглые глазки сверкали от любопытства. Удручённые мальчики и девочки сидели на основании повалившейся стены и составляли яркий контраст с неугомонными страусами. Несколько человек из компании Лао Ланя непрерывно с кем-то созванивались, не выпуская телефоны из рук. А один страус просунул голову и широким клювом клюнул мудрейшего в голову. Недолго думая, я хотел запустить в страуса туфлей, но мудрейший как бы рассеянно поднял руку, и туфля упала на землю. Он широко открыл глаза и с улыбкой во весь рот смотрел на этого страуса, как добрый дедушка смотрит на любимого внука, делающего первые шаги. Под рёв сирены с запада по шоссе нёсся чёрный «Бьюик». Обходя один за другим украшенные машины, он примчался к храму и резко остановился. Из него вышел толстопузый мужчина в двубортном европейском костюме серого цвета, большущем галстуке в красную клетку, с этикетками элитной марки, оставленными для форса на обшлагах рукавов. Но в костюм какой элитной марки он ни был бы упакован, глянув в его большие жёлтые глаза, я тут же узнал ненавистного мне Лао Ланя. Много лет назад, мудрейший, я выстрелил в него сорок один раз подряд; я своими глазами видел, как последним снарядом его разорвало по поясу на две половинки, поэтому я бесследно скрылся и скитался в далёких краях. Впоследствии я слышал, что он не умер и не только остался жив, а достиг большего процветания в бизнесе и стал ещё здоровее. Вслед за Лао Ланем из лимузина выскользнула полная женщина в ярко-красном платье и коричневато-красных туфлях на высоком каблуке, волосы уложены волнами, а огненно-красный клок на макушке напоминает петушиный гребень. На пальцах шесть колец: три из обычного золота, три — из белого. На шее — золотая цепочка и жемчужное ожерелье. Хоть она и разбогатела, я сразу узнал в ней Фань Чжаося, ту самую, что совокуплялась с Лао Ланем, не выпуская из рук острую бритву. Ещё во время своих скитаний по городам и весям я слышал, что они с Лао Ланем поженились. И вот наглядное подтверждение тому, что слух был верный. Выйдя из машины, она широко расставила руки навстречу бросившейся к ней девочке, которая сидела на основании стены. Это была девочка, до последнего боровшаяся со страусом — тому удалось сбросить её, только прижав к земле. Обняв девочку, Фань Чжаося стала беспрестанно целовать её своим большим ртом, как курица клюёт рисовые зёрна, и бормотать нежности. Я смотрел на эту красивую девочку, и в душе боролись противоположные чувства. Вот уж не думал, что этот ублюдок Лао Лань произведёт на свет такого хорошего ребёнка. Ещё эта девочка заставила меня вспомнить про мою сводную сестрёнку Цзяоцзяо, будь она жива, ей исполнилось бы уже пятнадцать лет. Лао Лань ругал на все корки стоящих перед ним навытяжку работников, а когда один из них раскрыл рот, чтобы что-то объяснить, плюнул ему в лицо. Предполагалось, что сегодня на открытии праздника мясоедства его колонна страусов будет исполнять танец, этот номер, несомненно, должен был стать сенсацией и произвести глубокое впечатление на гостей, прибывших с деловым визитом со всей страны, и на многих начальников, и похвалы вместе с заказами должны были посыпаться один за другим, но вот представление ещё не началось, а эти болваны подчинённые всё испортили. Видя, что церемония открытия вот-вот начнётся, Лао Лань, обливаясь потом, пообещал работникам, что, если они не соберут страусов на лужайке, он из них самих страусиные консервы сделает. Работники опрометью бросились загонять страусов, но те то и дело лягались огромными лапами, как бешеные скакуны — копытами, заставив их в страхе отступить. Закатав рукава, Лао Лань самолично бросился их ловить, но с первого же шага наступил на жидкое страусиное дерьмо, поскользнулся и грохнулся на спину. Подчинённые бросились поднимать его, еле сдерживая смех.