Мо Янь - Сорок одна хлопушка

— Никакой воды в мясе не будет, гарантируем.

И бросил горящий факел на кучу мяса, от которой несло тухлятиной и бензином.

Факел вроде бы ещё не упал на кучу, а от неё уже взметнулись языки пламени. В огне мне послышался тонкий и печальный зов мяса. Вместе с ним поднимался бьющий в нос запах. Этот запах был и приятный, и отвратительный. Одновременно с запахом и зовом в небо всё выше взлетали искры и извивался чёрный дым. Тёмно-красные искры казались очень насыщенными. Вспомнились языки пламени костра, на котором мы с матерью год назад жгли старые покрышки и пластиковый мусор — то пламя чем-то походило на теперешнее, но была и существенная разница. То было пламя промышленное, от горевшего пластика, химии, ядовитых веществ, а сейчас перед глазами пламя сельскохозяйственное, в котором горели животные, горела жизнь, горели питательные вещества. Мясо, хоть и протухшее, всё же оставалось мясом. Это пожираемое огнём мясо всё ещё могло вызывать ассоциации с едой. Я знал, что эту кучу мяса Лао Лань велел родителям специально закупить на рынке. Потом его перенесли в помещение, чтобы оно прогрелось и провоняло. Закупали его совсем не для того, чтобы есть, а чтобы сжечь, чтобы оно сыграло роль гибнущего в огне. То есть когда родители посылали людей на закупку мяса, его можно было есть. И, соответственно, не будь оно закуплено родителями, его могли съесть другие. Счастье это для него или несчастье? Конечно, лучшая судьба для мяса — быть съеденным людьми, которые в нём разбираются, любителями мяса, а наихудшая — быть сожранным языками пламени. Поэтому при виде того, как болезненно извивается, корчится, стонет и издаёт странные вопли мясо, в моей душе одна за другой поднимались волны торжественно-печального чувства, словно я сам был этим мясом, принесённым в жертву Лао Ланем и моими родителями. Всё это сделано, чтобы подтвердить: теперь наша деревня мясников больше не будет производить мясо, накачанное водой или имеющее сомнительное качество. Этим костром мы демонстрировали всему миру нашу твёрдую решимость. Репортёры снимали пламя с различных ракурсов, горящая куча мяса привлекла внимание многих зевак, ранее стоявших у ворот мясокомбината. В деревне был один человек, которого звали Шиюэ — Октябрь, его считали дурачком, но я чувствовал, что никакой он не дурачок. Железным прутом в руке он растолкал окруживших кострище зевак, протиснулся вперёд, наколол на прут кусок мяса и, подняв его, как факел, выбежал на дорогу. Кусок мяса, похожий на большую кожаную туфлю, пылал, от стекавших с него с шипением капель бензина загоралась молодая поросль травы. Шиюэ весело орал, бегая туда-сюда по шоссе. Один молодой репортёр сфотографировал его. Но репортёры с камерами не осмелились направлять на него свои объективы.

— Продаю мясо, купите мясо, купите жареное мясо!.. — вопил Шиюэ.

Впечатляющее представление Шиюэ привлекло немало взглядов. Но, как я видел, торжественное собрание шло своим чередом, большой начальник произносил речь, репортёры опять вернулись к своему делу. Я понимал, что некоторые из них с совсем детскими личиками предпочли бы снимать Шиюэ, выделывающего фокусы с горящим мясом, но они твёрдо стояли плечом к плечу, не смея спешить.

— Создание мясоперерабатывающего комбината Хуачан имеет очень важное значение… — разносилась в воздухе многократно усиленная речь большого руководителя.

Шиюэ так размахивал прутом, что движения его очень напоминали приёмы боевых искусств в театральных пьесах. Горевшее на остром конце прута мясо при этом трещало, а горящие капли бензина метеорами разлетались во все стороны. Одна из пришедших посмотреть на представление женщин грубо выругалась и схватилась за щёку. Понятно — её обожгло каплей бензина.

— Чтоб тебе сдохнуть, Шиюэ, болван ты этакий! — взвизгнула она.

Но никто не обратил на неё внимания. Все следили за Шиюэ, наблюдали за его представлением, то и дело раздавались одобрительные возгласы:

— Ай, молодца, Шиюэ, ай молодца…

Почувствовавший поддержку Шиюэ разошёлся ещё больше, радуясь устроенной суматохе. Окружающие его то прыгали, то отскакивали в сторону, демонстрируя, какие они ловкие и смелые.

— Нам нужно сделать так, чтобы народные массы начали есть мясо, не беспокоясь о его качестве, а ещё установить марку Хуачан, завоевать славное имя… — Это уже выступал с речью Лао Лань.

Временно перестав следить за Шиюэ, я стал искать взглядом отца. Мне казалось, что как директор мясокомбината, он в этот момент должен стоять где-нибудь рядом с председателем. Но он, несмотря ни на что, оставался около кострища. Сильнее всего меня раздосадовало даже не то, что он по-прежнему стоял там. Большинство людей туда привлёк Шиюэ, только несколько стариков сидели на корточках на берегу сточной канавы, словно пришли погреться у огонька. Стояли лишь двое — отец и подчинённый дядюшки Ханя в форме. В руке он тоже держал железный прут и время от времени шуровал им в огне, словно выполняя священный долг. Отец стоял, не сводя глаз с огня, он смотрел на дым торжественно и благоговейно, его европейский костюм коробился от жара и издалека казался похожим на горящий лист лотоса, дотронься до него рукой — и он рассыплется.

В душе у меня вдруг зародился страх. Мне показалось, что у отца что-то с психикой. Я испугался, что случится следующее: отец бросится в огонь и принесёт себя в жертву, как это мясо. Таща за руку сестрёнку, я бегом бросился к кострищу. В это время за нашими спинами послышались возгласы, а потом громкий смех. Я невольно обернулся. Оказалось, что плясавший на пруте Шиюэ большой кусок мяса взлетел в воздух, как огненная ворона, и опустился на крышу одного из стоявших у края дороги лимузинов. Водитель лимузина заорал от испуга, стал ругаться и прыгать, пытаясь скинуть горящее мясо, но лишь обжёгся. Он понимал, что, если не скинет это мясо, лимузин может загореться, а то и взорваться. Но беда ум родит, он скинул кожаную туфлю и спихнул горящее мясо на землю…

— Мы непременно должны установить строгие препоны и, следуя священному долгу, не позволять ни одному куску бракованного мяса покидать наше предприятие… — Полный воодушевления голос начальника станции контроля дядюшки Ханя на какое-то время перекрыл голоса на шоссе.

Мы с сестрёнкой подбежали к отцу, стали толкать и щипать его. Он неохотно оторвал взгляд от костра, опустил на нас и хрипло, словно обгоревшим в костре голосом, проговорил:

— Дети, что вы задумали?

— Пап, ты не должен стоять здесь! — воскликнул я.

— И где же, по-вашему, должен стоять папа? — горько усмехнулся отец.

— Ты должен стоять там! — указал я на место проведения собрания.

— Дети, папе это немного надоело.