Мо Янь - Сорок одна хлопушка

— Пап, это ни в коем случае не должно надоедать, — сказал я. — Ты должен учиться у Лао Ланя.

— Вы надеетесь, что папа станет таким? — потемнев лицом, мрачно проговорил отец.

— Да. — Я посмотрел на сестрёнку. — Мы надеемся, что ты будешь ещё круче, чем Лао Лань.

— У того, кто учит песенкам, петь не получается, дети, — сказал отец, — но ради вас папа попробует.

Тут торопливо подошла мать и вполголоса взволнованно обратилась к отцу:

— Что с тобой? Сейчас твоя очередь говорить. Лао Лань велит тебе срочно подойти.

Бросив взгляд на кострище, отец без всякого желания произнёс:

— Хорошо, иду.

— А вы двое подальше от огня держитесь, — велела мать.

Отец широкими шагами направился к месту проведения собрания. Мы вслед за матерью отошли от кострища и вышли на шоссе. Там тот самый молодой водитель, натянув башмак, пнул кусок мяса, который он спихнул с крыши, да так, что тот отлетел далеко в сторону. Потом быстро подошёл к Шиюэ, который продолжал дурачиться, и пнул его по ноге. Тот взвыл, покачнулся пару раз, но устоял. Мы услышали, как водитель выматерил его:

— Что же ты, гад, творишь?

Шиюэ уставился на разъярённого водителя, потом вдруг поднял свой железный прут и замахнулся на его голову. Одновременно из его рта вырвалось жуткое ругательство. Водитель резко уклонился, и прут, поцарапав ему щёку, прошёл мимо. Побледнев от страха, водитель схватил его и, бормоча под нос скверные слова, двинулся к Шиюэ, чтобы расквитаться. Свидетели происшедшего оттащили его, уговаривая:

— Будет, будет, товарищ, он же дурачок, вам никак не пристало опускаться до него.

Водитель опустил сжимавшую прут руку, злобно выругался, вернулся к своей машине, открыл багажник, достал тряпку и принялся стирать потёк с крыши.

Шиюэ двинулся прочь, таща прут и подволакивая ногу.

Из громкоговорителя вдруг прозвучал голос отца:

— Мы гарантируем, что воды в мясе не будет.

Народ на шоссе задрал головы, словно пытаясь определить, откуда с небес раздались его слова.

— Мы гарантируем, что воды в мясе не будет, — повторил отец.

Знаменитая актриса Хуан Фэйюнь, в своё время красавица, как говорится, «завоёвывавшая народы и покорявшая города», была также возлюбленной моего третьего дядюшки. Так рассказывал мне десяток с лишним лет назад Лао Лань. Если бы можно было собрать все её фотографии в журналах и газетах, других печатных изданиях и афишах, то можно было загрузить ими десятитонный колёсный пароход. Так рассказывал Лао Лань десяток с лишним лет назад при самых разных обстоятельствах. Своим языком, мудрейший, он нарисовал нам целый том ярких и многообразных любовных историй третьего дядюшки Лао Ланя. Я, конечно, знаю эту красотку Хуан Фэйюнь — она была в какой-то степени талантлива, её одухотворённый образ с замашками школьницы, как унизанная жемчугами занавеска, до сих пор у меня перед глазами. Сейчас она уже не снимается, став супругой богача, матерью его сыновей и дочерей, хозяйкой роскошного особняка на горе Фэнхуаншань, но остаётся объектом внимания папарацци. Во главе её кортежа движется роскошный лимузин с карликом, от особняка проложено шоссе, потом за ним следует головокружительный спуск по вьющейся горной дороге. Если смотреть издалека, кажется, что лимузин спускается с небес. Репортёры бульварных газетёнок, где полно штампов, называли её выезды «спуском феи девятых небес в бренный мир». Она вышла из автомобиля в тёмных очках и окружённая служанками, которые несли двух её собак: одну звали Наполеон, другую — Вивьен Ли, обе неизвестной простым людям редкой породы. Торопливо пересекла увешанный хрустальными люстрами большой зал отеля по сияющему мраморному полу, отражавшему то, что у неё под юбкой — именно по этой причине отель осаждали многочисленные поклонники звёзд, да и они сами, но и по этой же причине, стремились сюда. На самом деле метрдотель уже узнал её, но не смел предавать это огласке. Он стоял, опустив голову, и его взгляд следовал за движениями её юбки. У входа в лифт она сделала знак свите с собаками не следовать за ней и вошла в лифт одна. Полупрозрачная кабина взлетела вместе с ней на двадцать восьмой этаж. Здесь располагались апартаменты для очень важных персон, были и президентские номера, в которых богачей не мог беспокоить кто попало. Она постучала, вышел какой-то мужчина. И спросил, кого ей. Она оттолкнула его и с достоинством вошла. В огромной гостиной пол был устлан лепестками цветов. Ступая по дорогим и знаменитым чёрным пионам, она привычно прошла в спальню. В центре стояла поразительных размеров кровать, по которой можно было кататься на велосипеде. Кровать была пуста, но из-за двери в ванную доносился шум воды и вырывался горячий пар. Слышались также плеск воды и женский смех. Сквозь дымку виднелась огромная ванна с приспособлениями для массажа, из неё, словно из бурлящего источника, вырывалась вода. В ней — четверо цветущих девиц и Старшóй Лань посередине. Множество красных гирлянд и выплывающих лепестков. Мы увидели, как кинозвезда вынула чёрную бутылку, швырнула в бассейн и негромко проговорила:

— Серная кислота, — с этими словами она повернулась и вышла. Девицы с испуганными воплями повыскакивали из воды, полезли из бассейна, их белые тела почернели. Тело чёрное, лицо белое. А Старшóй Лань, развалившись в воде и зажмурившись, проговорил:

— Вечером приглашаю тебя на ужин, ресторан Хуайянчунь на третьем этаже.

Кинозвезда, повернувшись, вышла из спальни, мы слышали, как она сказала:

— Поищи кого-нибудь рангом повыше.

Из бассейна раздался голос Старшóго:

— Но они моложе тебя.

Мы смотрели, как кинозвезда идёт дальше по гостиной, наступая на цветы и сопровождая каждый шаг плевками. Стоявший на страже у дверей остолбенело смотрел на происходящее. Заверещал дверной звонок, ворвались двое секьюрити:

— Что случилось?

Кинозвезда подняла горсть синих лепестков и изо всех сил швырнула им в лицо. Схватившись за голову, секьюрити выбежали. Снаружи заливался звонок.

Вечером, вскоре после торжественного открытия мясокомбината, отец, мать, Лао Лань и мы с сестрёнкой сидели дома вокруг стола. Ярко сияли электрические светильники, озаряя расставленное на столе мясо, от которого шёл слабый дымок, а также виноградное вино тёмно-красного цвета в бутылках и рюмках, похожее на свежую бычью кровь. Ели мало, пили много. Мы с сестрёнкой ели очень много, а пили очень мало. Вообще-то нам с сестрёнкой тоже налили чуть-чуть вина, но мать не разрешила его пить. Сестрёнка прямо на стуле стала похрапывать. Меня тоже клонило ко сну. Подремать, наевшись мяса, стало у нас традицией. Мать отнесла сестрёнку на кан. И мне сказала: