Теодор Мазилу - Заства

Двор жандармского поста был безлюден. Несколько кур рылись в корыте. Ни души. Соседей тоже не было дома. Кругом царило безмолвие, тишина.

— Куда это они все делись? — удивился Кэлэрецу, внезапно охваченный глубокой грустью. — Куда все так рано ушли?

Он подергал за ручку входной двери, но она оказалась закрытой. Примирившись с положением, Кэлэрецу сел на ступеньки, намереваясь переждать там. Сидел и оглядывался по сторонам, не идет ли кто, вздрагивал при каждом шорохе, вскакивал на ноги, но тотчас же разочарованно садился на место: это был не господин Ефтимие, а кто-то другой.

Во дворе стали постепенно появляться разные люди. Кэлэрецу казалось странным, что среди них не было Ефтимие, что ни один из них даже и не походил на него. Если хоть один из них смахивал бы на Ефтимие, это несколько бы успокоило Кэлэрецу, который в этом сходстве увидел бы обещание, надежду. Как и всякий человек, нетерпеливо кого-нибудь ожидающий, Кэлэрецу думал, что каждый проходящий мимо него человек должен был как-то походить на ожидаемого, иметь хотя бы его глаза или походку. Следовало бы, чтобы первый, который пройдет, походил на него немножко, второй — чуть больше, а затем все остальные — все больше и больше, чтобы, в конечном счете, появился и сам господин Ефтимие, о пришествии которого таким образом постепенно возвещал бы каждый прохожий.

Кэлэрецу так жаждал как можно скорее увидеться с Ефтимие и обсудить с ним еврейский вопрос, что ему начало казаться, будто все проходящие мимо него имели либо карие глаза начальника жандармского поста, либо его высокий рост, энергичные, резкие движения. Но несмотря на все это, господин Ефтимие все не показывался.

Наступил обеденный час, а его все еще не было. Гудок завода «Базальт» возвестил полдень.

Кэлэрецу заметил денщика жандарма, который проходил как раз по двору с тазом, полным стиранного белья. Он взобрался на верхнюю ступеньку крыльца и помахал рукой денщику. Тот либо его не заметил, либо притворился, что не видит. У колодца он встретился с девушкой и начал балагурить с ней. Все, что ни делал денщик, казалось Кэлэрецу смешным. Он не понимал, почему денщик шутит с девушкой и пытается поцеловать ее теперь, когда Давид еще не арестован. Он дождался минуты, когда девушка, которая позволила себя поцеловать, смеясь, вбежала в дом.

— Где господин Ефтимие? — спросил Кэлэрецу, как только денщик избавился от девушки.

Денщик несколько раз кашлянул, заслонив рот рукой. Потом поставил таз на землю и потянулся.

«Вот подлец… совсем не торопится. У него, видно, времени довольно…»

И так как ему казалось, что Мариника не торопится, Кэлэрецу повторил вопрос:

— Не знаешь, где начальник поста?

Денщик пожал плечами, неторопливо поднял с земли таз с бельем и, придерживая его одной рукой, упер в бок.

— Пройдите наверх, спросите у господина сержанта, он должен знать. Ему начальник обычно говорит, куда уходит…

— Да ведь дверь-то закрыта, — напомнил Кэлэрецу.

— Открыто с черного хода…

Кэлэрецу несколько раз постучался в дверь сержанта, но ответа не получил. Прошло несколько секунд. Он снова постучал. Очевидно, сержант ненадолго отлучился. Кэлэрецу подождал еще несколько минут, потом, набравшись храбрости, открыл дверь.

Уткнувшись лбом в стол, сержант спал со сдвинутой на лоб фуражкой. У ног его валялось ружье. На столе стояла почти порожняя бутылка вина, объедки чайной колбасы и несколько ломтей домашнего хлеба; сержант, как видно, поел и выпил.

Он крепко спал, сладко посапывая и глубоко вздыхая. Кэлэрецу не хватило мужества разбудить его. Он сел на стул, закурил и, глядя на спящего, как невинный младенец, сержанта, мысленно стал ругать его.

Долго сидел он так, оберегая сон сержанта. В пятом часу, когда с завода «Вия» и «Базальт» стали уже возвращаться рабочие, сержант открыл глаза, посмотрел в потолок и снова упал головой на стол. Чем-то недовольный, он негромко простонал, раскинул руки и вдруг, как по какой-то тайной команде, вскочил на ноги. Огляделся — проверить, все ли в порядке в комнате, как было и до начала выпивки. Поправил фуражку, поднял с пола ружье, покосился на портрет короля Михая и «вожака», на походную кровать и покачал головой, довольный тем, что узнает каждый предмет, что ничего не случилось. Скользя взглядом по сторонам, он добрался до Кэлэрецу. Сперва не осознал было его присутствия, легонько покачал головой и продолжал свой осмотр. Потом блуждающий взгляд его вернулся снова к вору, остановился на нем долго и внимательно; и наконец, после нескольких минут глубокого размышления, сержант понял, что в момент, когда он начал свою выпивку, Кэлэрецу в комнате не было. Чтобы доказать самому себе, что он не пьян, сержант этому вовсе не подивился, а спросил гостя спокойным и даже дружелюбным тоном:

— Чего тебе, а?

— Важное дело имею, — торопливо отозвался Кэлэрецу.

Это не понравилось сержанту. «Важное дело, когда он спал… Нехорошо это». И он разочарованно посмотрел на Кэлэрецу, как бы пытаясь убедить его, что не стоит приходить по важным делам.

— А, — подивился сержант, которому не хотелось отрываться от его выпивки. И он махнул Кэлэрецу рукой, приглашая того не торопиться, повременить, как бы желая доказать жулику, что фактически важных дел не существует.

Допив содержимое бутылки, сержант довольно крякнул.

— Мутит меня что-то… Верно, от чайной колбасы.

— Где господин Ефтимие? — спросил Кэлэрецу, которого долгое ожидание окончательно вывело из себя. Прошло уже столько времени, а ему все еще не удалось донести на Давида и художника, обсудить с Ефтимие еврейский вопрос.

— Господин унтер-офицер, — кротко поправил его сержант, хотя вовсе не собирался быть кротким с этим проходимцем. Ему скорее хотелось угрожать, стучать кулаком по столу; но его слишком утомила выпивка и он уже не мог с достоинством выполнять свои обязанности. Поэтому, больше и не пробуя форсить, он ответил дружелюбным тоном, который требовал меньше усилий:

— У дяди Василе он… пьет…

У дяди Василе веселились во всю. Еще со двора Кэлэрецу услышал крики женщин, звуки цимбалов и густой бас отца Думитру, который без конца читал акафисты.

Кэлэрецу бесшумно открыл дверь и, стараясь остаться незамеченным, прокрался в дальний угол.

Сидя между Кокуцей с одной стороны и Чирешикой — с другой, Ефтимие приказывал цыганам играть. Разгорелась ссора: Ефтимие требовал романсы, а отец Думитру — чтобы ему спели «Старый крест». Музыканты стояли и смотрели на них со скрипками в руках, не зная, что им делать.

Отец Думитру уснул, а музыканты, довольные тем, что его преосвященство опочил, заиграли: «Проезжал верхом жандарм», любимую песню жандармского начальника.