Теодор Мазилу - Заства

— Не гони… Не едь проспектом, там слишком людно…

— Как вам угодно.

Дом, в котором жил брат Лучики, полученный в приданое от его жены, помещицы, владевшей обширными угодьями в Яломицком и Арджешском уездах, был старым барским особняком. Дэнуц модернизировал его и обставил по своему вкусу. Вместо высокого и мрачного забора, он обнес его невысокой стеной с чугунной решеткой, что придало дому более веселый и как бы более молодой вид. В глубине парка, куда вела тенистая аллея, был оборудован теннисный корт; и усыпающая его ярко-красная гарь вносила в старый парк светлую нотку.

Как и всегда, Лучика и на этот раз отметила, что брат ее устроился лучше ее. Лакей в вишневой ливрее взволновался, увидев ее, несколько раз низко поклонился и пошел сообщить об ее приезде барину. Обширный вестибюль был обставлен в румынском стиле: низкие круглые столики, полочки и вышитые рушники на стенках.

С лукавой, игривой улыбкой на губах, Дэнуц неторопливо спускался по лестнице, сверху донизу покрытой темнокрасным ковром. Он был свеже выбрит, очевидно только что закончил свой туалет. Синий шелковый халат с серебряным позументом на рукавах придавал ему одновременно моложавый и внушительный вид наследного принца.

— Что с тобой, Лучика? — спросил ее Дэнуц с игривой искоркой в глазах.

Не зная, как сообщить ему горестную весть, не находя в себе для этого сил, она только пожала плечами и глубоко вздохнула.

Дэнуц улыбнулся, окутав ее любящим взглядом и как бы стараясь показать ей, что, фактически, к беспокойству нет никакой причины, а если бы и была, то все устроится.

— Садись, — пригласил ее Дэнуц все с тем же покровительственным и благодушным видом.

Они уселись на мягкие кожаные кресла. Сидеть в них было так удобно, так приятно, что несколько минут они даже и не смотрели друг на друга, не обменялись ни словом, всецело предаваясь ощущению неги. Кресла как бы приглашали уйти в себя, думать о себе, смотреть на жизнь более философски.

Лучика, даже не оглядываясь, протянула назад руку с перчатками, зная, что лакей тотчас же заметит ее намерение и возьмет от нее перчатки, не допуская и мысли, что она могла бы хоть на секунду остаться с протянутой рукой.

На столике перед ними стояла бутылка коньяка и другая с шампанским, печение, тарелка с помидорами и другая — с брынзой. Дэнуц закурил турецкую сигарету из тех, что привозил ему приятель из Министерства иностранных дел. Протянул сигарету и сестре. Они были счастливы. Сигарета была отличной, кресла удобные, коньяк — марки «Пять звезд», помидоры крупные и сочные, а сами они — здоровые, крепкие, еще полные сил.

Лучика чуть-чуть охмелела и, как всегда при подобных обстоятельствах, думала, что сделала большую ошибку, не став киноартисткой.

— Что с тобой? — спросил ее Дэнуц. — У тебя удрученный вид…

— Не знаю, что со мной сегодня. Дэнуц, отчего я не стала киноартисткой? — внезапно возмутилась Лучика с таким видом, будто в этом был главным образом виноват ее брат, а не она. — Это дало бы мне огромное моральное удовлетворение…

— Как знать? — отозвался Дэнуц, скептицизм которого повысился после выпитого коньяка. — К чему тебе нравственные удовлетворения? Ты создана не для искусства. Ты слишком здоровая натура.

Пренебрежительное отношение к ее таланту возмутило Лучику, как и уверенный тон брата. Она почувствовала потребность отомстить ему.

— Скончалась мама… — сказала Лучика в восторге при мысли, что теперь-то Дэнуц утратит свое хорошее настроение.

Дэнуц вздохнул, но дал понять, что он, мол, этого ожидал. Неторопливо нагнулся над столиком и налил себе еще стаканчик коньяка. Себе и Лучике. Лакей поспешил ему на помощь, но Дэнуц отстранил его холодным взглядом.

— Скончалась мама… — упавшим голосам повторил он и налил себе еще стаканчик коньяка. Потом разрыдался и упал на грудь Лучике.

Она обнимала его, как ребенка.

— Сердце? — немного придя в себя, спросил Дэнуц.

— Да, сердце. Вот мы и остались без матери.

— Все мы умрем, — вздохнул Дэнуц, все более и более убежденный в том, что в мире все относительно и что ход биологических явлений неизбежен. — Это очень грустно, Лучика, — изменившимся голосом продолжал он минуту спустя. Потом отер слезы большим белым шелковым платком и закурил турецкую сигарету.

— Ты должно быть очень расстроена, — констатировал он, озабоченно всмотревшись в лицо сестры. — Пройди наверх и приляг немного. Я тоже пойду отдохну.

Лучика не торопилась встать. Дэнуц понял ее колебание.

— А, ты думаешь обо всем остальном… Позже… В нашем теперешнем состоянии…

Лучика печально взошла по ступеням лестницы, сверху донизу устланной красным ковром, еще раз оглянулась на вестибюль с его большими кожаными креслами, столиком из розового дерева и веселыми рушниками на стенке.

Ванная, вся в синих изразцах, с огромной ванной и душевой установкой была более современной, чем у нее дома. Лучика долго подгоняла температуру воды: ей это очень нравилось. Потом неторопливо разделась и встала под душ. Душ она любила гораздо больше, чем ванну. Душ стегает тебя, бьет и ласкает; это драматическая борьба, в которой победа склоняется на сторону то одного, то другого, то дает тебе пощечину, бьет тебя, то легко целует и молодит. Купальная простыня, заказанная в Бельгии, — Дэнуц привозил оттуда все свое белье — была белоснежной. Завернувшись в нее, Лучика долго думала о матери, покинувшей ее, оставившей ее одну на свете.

По случаю смерти матери Лучика, выполняя свою давнишнюю мечту, совершила поездку в Италию. Несмотря на то, что война была в разгаре, муж Лучики без всяких трудностей получил необходимые паспорт и валюту, для того, чтобы провести там по меньшей мере месяц. Он был майором государственной охраны и оказал целый ряд услуг румынским и немецким властям; поэтому получить паспорт и деньги было для него пустяком.

Мысль эта пришла ему на ум при виде удрученного состояния жены.

После смерти матери Лучика изменилась, стала угрюмой и придирчивой, совсем не похожей на прежнюю Лучику.

— Тебе бы надо куда-нибудь поехать, поразвлечься, забыть свое горе…

— Куда я поеду? Война ведь…

— Ну и что с того, что война? — добродушно рассмеялся муж Лучики в восторге от наивности своей жены. — Война не для нас. Чудесное это чувство: гулять по берегу Средиземного моря и думать, что другие ждут в это время, что их не сегодня-завтра подстрелят.

— А что с нами будет здесь, на родине? — внезапно спросила Лучика так, как это всегда делают женщины, желая вознаградить мужа за наглядное проявление внимания и ближе интересуясь его профессией и мнениями.

— Мы выиграем войну… Должны ее выиграть. В противном случае, властью завладеют коммунисты. А это выйдет не совсем хорошо… И даже, со многих точек зрения, окажется весьма неприятным…