Теодор Мазилу - Заства

— Выведи его под каким-нибудь предлогом ночью с заводского двора… А утром опять отведи в гараж, чтобы не вызвать подозрений…

— Сделаю…

С уверенностью отвечая на все эти вопросы, Тринадцатитысячник ломал себе в то же время голову в поисках наилучшего решения, но отвечал незамедлительно, зная, что — независимо от решений, которые он найдет позже, — ответ был один.

— Как закончим свое дело, вернешься на завод и будешь работать дальше…

— Куда мы едем? — спросил Тринадцатитысячник.

— Завтра узнаешь, — ответил дядя Вицу, огорченный тем, что не может посвятить его во все подробности. Скажи он теперь: «за оружием», Тринадцатитысячник сейчас же посветлел бы лицом от радости.

Но Тринадцатитысячник не настаивал и не упрекал Вицу за то, что тот ему больше не говорит: придет срок — и он все узнает.

Грузовик с оружием гнал по направлению к Бухаресту. Догадавшись, что сидевший за баранкой Тринадцатитысячник жаждет закурить, Вицу сунул ему папиросу в рот и сам зажег. Он всегда был рад побаловать хорошего работника, и поэтому думал теперь, что бы такое сделать для Тринадцатитысячника после выполнения задания, когда оружие будет доставлено по назначению. Он думал, что парень нуждается в белой, свеже выстиранной рубахе, в постели с чистыми простынями, хорошей еде и выпивке, а также и в женщине, которая любила бы его по-настоящему, все время выглядывала бы в окно посмотреть, не идет ли он, женщине, лицо которой светилось бы радостью, когда он открывал бы калитку дома.

Вицу был счастлив, зная, что в кузове грузовика лежит оружие и что вскоре это оружие попадет в руки рабочих.

«Пусть нас боятся фашисты… И буржуазия пусть страшится силы вооруженного народа… Главное — не выпускать оружия из рук, потому что враг боится вооруженных рабочих…»

Вицу не боялся громких слов, даже если эти слова принадлежали не ему, а другим, — конечно, если эти слова выражали правду, если он чувствовал, что они родились в душе сильного и честного человека.

Тринадцатитысячник гнал машину с максимальной скоростью. Их не только не должен был застать в дороге рассвет; они должны были сперва разгрузить оружие, а потом своевременно отвести машину назад, в заводской гараж так, чтобы никто и не заметил ее исчезновения. Вахтера, который сменялся в шесть утра, Тринадцатитысячник не боялся; но другой вахтер, который должен был прийти на смену Крампону, был человек злой, пьяница и ставленник директора.

Под угрозой смерти и подстерегавшей его все время опасности он, как при свете молнии, думал о множестве вещей, и знал, что ничто из передуманного под угрозой возможного конца нельзя сказать женщине, которая слушала бы рассеянно, думая о другом. Он не мог бы никогда примириться с тем, что такие мысли слушают нехотя, скучая.

Пережитое под угрозой смерти он мог сказать только женщине, которая слушала бы его, взволнованная, потрясенная. И Тринадцатитысячник решил, что он не расскажет о пережитом никому, что он будет свято хранить в душе все это до тех пор, пока не встретит такую женщину. Такой женщиной была Рэдица, но о ней он и думать не смел. Пережитая и преодоленная опасность придала ему сил, пробудила в нем мучительную потребность любви, настоящей любви. В двух шагах от смерти, он снова осознал, как крепко любит Рэдицу, и понял, что на этот раз объяснится ей в любви.

В такие минуты он мысленно видел ее рядом с собой и сожалел, что никогда еще ее не поцеловал. Он испытывал престранное чувство: будто они уже давно вели совместную жизнь, будто она была его женой и подарила ему детей, но, вопреки всему этому, он еще никогда не целовал ее. Тогда же, на пороге смерти, он понял то, что давно должен был понять: что и она любит и ждет его.

Твердое решение завоевать свое счастье было и результатом его убеждения, что, раздобыв оружие, он выполнил трудное и важное дело. Он чувствовал себя поистине мужчиной, и робкие, детские поцелуи уже не могли больше волновать его теперь.

Он нуждался в женщине и ни в какой-нибудь, а в такой женщине, которая готова была бы в свою очередь рисковать своей жизнью для того, чтобы в будущем люди жили лучше, — как это сделал и он в эту ночь. И этой женщиной была Рэдица.

Румынский патруль в составе старшины и капрала знаком пригласил грузовик остановиться.

Тринадцатитысячник резко затормозил. Но ни он, ни Вицу не сошли с машины, ожидая приближения патруля.

Вицу открыл дверцу.

— Как нынче кукуруза, высокой будет? — спросил он и стал напряженно ждать ответа.

— В этом году, в отличие от прошлого, кукуруза родится высокая… — ответил старшина.

Тринадцатитысячник и дядя Вицу обрадовались.

— На расстоянии тридцати километров патрулируют немцы, — сказал старшина с досадой и болью в голосе. — Будьте осторожны, товарищи.

Вицу захлопнул дверцу и знаком велел Тринадцатитысячнику ехать дальше.

В течение всего их пути, от оружейного склада и до этого пункта встречи с румынским патрулем, Вицу с детской радостью думал о моменте, когда он произнесет пароль. Грузовик мчался в ночи, и мысль, что где-то, не так далеко, их ждут два человека, борющихся за то же дело, что и они, грела его, радовала и увеличивала его уверенность. Он с ними никогда еще не встречался, не знал их; но ему казалось, что грузовик мчит его на встречу со старыми добрыми друзьями, с которыми он не раз беседовал и веселился, но давно уже не виделся.

Он познакомился со многими такими людьми, с которыми виделся во время подпольной работы лишь мимоходом. Но, вопреки краткости этих встреч, он всегда старался хоть запомнить что-нибудь в связи с каждым из них: выражение лица, интонацию, с которой тот приветствовал его, или жест, которым зажег папиросу. Именно люди, которым хотелось бы столько друг другу рассказать, говорили очень мало…

— Возьмите материал, товарищ…

Тот, другой, прятал его за пазуху, затем говорил:

— Куда вы? — и сам указывал, куда направляется он.

— Ладно. Тогда я пойду в ту сторону…

Сведение о немецком патруле обеспокоило дядю Вицу. Он поделился своим беспокойством и с Тринадцатитысячником, но тот только пожал плечами в знак того, что он этого ожидал.

«Тринадцатитысячник хороший водитель, лучше меня. За рулем должен оставаться он. Я нападу на патруль и расчищу дорогу Тринадцатитысячнику».

Это один выход из положения.

«Если патруль появится перед нами, он может пристрелить нас обоих, что будет очень плохо. Хоть бы один из нас должен спастись, чтобы провести машину дальше. Если патруль выйдет нам навстречу, даже если они не попадут в нас, они могут прострелить шины, что, фактически, равносильно».

— Оставайся у руля, — решил Вицу. — Постарайся добраться своевременно, чтобы в гараже не заметили исчезновения машины.