Теодор Мазилу - Заства

Она была счастлива.

Сидя на крылечке своего дома, Добрица все время повторяла — так, как любила обычно напевать нравящиеся ей больше всех песни, — те самые слова, которые сказала Цуцуляске, опасавшейся, что с ее сыном случилась беда. «Как он может умереть таким молодым? Как он может умереть, если еще даже не женился?»

Добрица все время напевала тихонько эту песню, как бы нарочно сложенную для успокоения Цуцуляски, не только из любви к ней, но и из опасения. И это опасение было не смутным, а совершенно ясным, четким и болезненным.

Добрица отлично знала, что случится, как только она перестанет напевать эту песню.

«Как он может умереть таким молодым?

Как он может умереть, если даже еще не женился?»

Добрица боялась ужасов, которые неизбежно предстанут ее глазам, как только кончится песня. И, побуждаемая этим опасением, все время повторяла песенку, выдуманную ею для успокоения Цуцуляски.

Она предчувствовала приближение большой и неизбежной опасности, и единственной ее защитой от этой опасности была песня, сложенная для успокоения соседки.

Что будет с Добрицей, когда эта песня кончится? Предвещаемая беда была такой большой, что у Добрицы не хватало даже мужества подумать о ней.

Самая печальная женщина в мире — вот чем станет Добрица, как только она перестанет напевать песню, сложенную для успокоения соседки.

И действительно, наступил и тот жуткий миг, когда Добрица перестала напевать эту песню.

Замолкла песня — и все, что она забыла или хотела забыть, снова встало перед ней, так же отчетливо и беспощадно, как и прежде.

«Мой муж был молод — и все же умер. Другие, восьмидесятилетние, живут, а он, молодой мужчина, гниет в могиле».

И Добрица испытывала ту мучительную, убийственную усталость, которую испытывают обычно люди, пытающиеся преодолеть большую душевную боль и, в конце концов, признающие себя побежденными страданием.

По утрам население окраины будили гудки здешних фабрик и заводов. Со временем люди привыкли различать их, узнавать их голоса, знали, когда гудит «Вулкан» и когда зовет на работу «Базальт». Они столько раз слышали их гудки, что никогда не ошибались, хотя, по существу, они не очень отличались один от другого. «Это „Вулкан“, „Базальт“ еще не прогудел». «Торопись, „Вия“ во второй раз гудит». «На „Фише“ кончилась первая смена».

Первым начинал гудеть «Вулкан». Его гудки будили людей в Броскэрии и в Лупяске, разносясь далеко, далеко. Гудок «Вулкана» всегда звал первым, это был самый нетерпеливый завод. После него, сливая голоса в едином гуле, слышались гудки «Базальта», «Фише» и порохового склада.

Три дня кряду гудок «Вулкана» не раздавался больше. Его отсутствие в хоре заводских гудков, будивших людей по утрам, тотчас же было отмечено.

«Вулкан» не гудел ни утром, ни в полдень, ни в четыре.

Разбуженные зовом других заводов и фабрик, рабочие «Вулкана» торопились как будто больше обычного.

Сонсонел испуганно поглядывал на часы.

— Опоздаешь, ты, жена.

— Да ведь работы-то нет.

Именно поэтому… Мы должны быть точными, — отвечал ей Сонсонел с видом глубокого удовлетворения и превосходства.

Встречаясь подле Броскэрии, люди притворялись, что боятся опоздать на партию в «мельничку», о которой договорились накануне.

— «Базальт» вторично прогудел…

Со дня, когда взорвался котел, завод стоял. Именно поэтому рабочие старались не опоздать. Одни приходили раньше обычного и смотрели на специалистов, которые, под надзором жандармов, пытались ликвидировать аварию. С папиросой в уголке рта, засунув руки в карманы, они шли смотреть, как бьются над ремонтом специалисты, послушать, как ругаются жандармы. Директор приходил каждый час поинтересоваться, как идут дела, и получал от специалистов все возможные заверения.

У каждых ворот стояли теперь и двое жандармов, которые, в свою очередь, проверяли рабочих. Рабочие поднимали руки для проверки, смотрели на часы и пробивали свою контрольную карточку, довольные тем, что не опоздали. В той точности, с которой они приходили в эти дни на работу, хотя и отлично знали, что работы нет, жандармы и ставленники директора могли подметить удовлетворение случившимся.

Рабочие переходили из цеха в цех, наносили друг другу визиты.

— Кой черт, Марин! Мы с тобой бог весть с каких пор не виделись. Мог бы и ты зайти ко мне.

— Вот захвачу Сонсонела и вместе зайдем, не беспокойся.

Чтобы скоротать время, играли в «мельничку». Жандармы переходили из цеха в цех и проверяли людей.

— Пусть каждый идет в свой цех! — кричал сержант, которого бесило спокойствие шутивших и развлекавшихся рабочих.

— За работу принимаемся? — совершенно серьезно спрашивал Сонсонел, давая понять, что он только этого и ждет.

Сержант, знавший, что никто по-настоящему не хочет работать, оттолкнул Сонсонела.

— Ужо доиграетесь!

На всем заводе царила тишина. Обычно шумный, суетливый, он теперь отдыхал. Заводской двор казался местом, на котором люди собирались, как во время прогулки, поболтать, поразвлечься.

Люди знали, что немцы бесятся от злобы, и не скрывали своей радости по поводу случившегося.

— Пойдем, а то на солнце слишком жарко… Отойдем в тень…

— Сонсонел, ты должен дать мне отыграться…

— Да, когда ты отыгрываться собираешься?

— Как это — когда? Завтра, завтра на работе.

— Да разве же котел не ремонтируют?

— Ремонтируют его, черта с два!

В полдень, как и в другие часы дня, гудка с «Вулкана» уже не слышали.

— Ждем, чтобы «Базальт» прогудел. Он нам напомнит, что мы проголодались. Знает «Базальт», что да как с нами происходит.

Гудок «Вулкана» не раздавался, как всегда. И люди знали, почему не гудит «Вулкан», знали и радовались тому, что случилось.

Вицу преследовала полиция, поэтому ему было велено покинуть завод. А Рэдица, в свою очередь, покинула свою мастерскую и теперь искала другую квартиру.

Связь Тринадцатитысячника сказала ему явиться на одну из улиц района Тей, к товарищу Думитреску. Ему неоткуда было знать, что товарищ Думитреску и дядя Вицу одно и то же лицо.

— Ты еще водить машину умеешь? Не забыл? — спросил дядя Вицу, забавляясь удивлением парня, который не ожидал встретить его здесь.

— Не забыл!

— Надеюсь, никто не видел, что ты вошел сюда?

— Никто.

— Нам нужен грузовик.

— Будет, — спокойно ответил Тринадцатитысясячник.

Дяде Вицу нравились люди, не удивляющиеся при получении задания, считающие, что любое задание, даже и самое трудное, можно выполнить, Его порадовало, что Тринадцатитысячник не открыл широко глаза и не спросил: «Откуда мне взять грузовик?» Вицу больше всего раздражали остроты на эту тему. «Грузовик, да что, разве у меня завод грузовиков?» Тринадцатитысячник был не из таких.