Ларри Макмертри - Покидая Шайенн

Когда я наконец оделся и вышел во двор, он загружал ясли сеном. Утро было холодное, даже земля заиндевела.

— Ну, как дела в Панхендле? — спросил он. — Похоже, ты разбогател быстрее, чем я думал. Или быстрее разорился. Так что?

— Да нет, я просто по дому соскучился, — ответил я. — Как тут дела?

— Все разваливается, — сказал он. — Особенно я. Загляни-ка к лошадям. Парочку нужно перековать, а у меня сил нет.

Выглядел он скверно. Как я и думал, он не нанял ни одного работника. И не лукавил, говоря о развале. Он вдруг стал совсем худым, а был всегда крупным, в теле. Поначалу я подумал, что он перетрудился, но все было хуже. Он был болен и потерял свой кураж, а руки утратили ловкость и хватку. Но к врачам не обращался ни за какие коврижки.

Мне стало стыдно, что я бросил его одного. Конечно, останься я, здоровье его лучше бы не стало, но мне было бы полегче.

— Черт возьми, папа, пора сходить к врачу, — сказал я. — Может, тебе нужно просто какое-нибудь лекарство для бодрости. Что ты упрямишься?

— Я не упрямлюсь, — ответил он. — Не хочу платить врачам, они скажут мне то, что я и без них знаю. От старости нет лекарства.

— Ты просто скупишься, — говорил я. — Нельзя рисковать здоровьем из-за нескольких долларов.

— Ну да, я скупой, — сказал он. — А еще я богат.

— По тому, как ты живешь, — не скажешь.

— Это потому, что я хочу остаться богатым. Самый простой способ обнищать — начать жить, как богатый.

Ничего я не мог с ним поделать. День изо дня он продолжал работать, в холод и в зной. И сам не замечал, что толку от него никакого. Девять десятых делал я, а он только меня погонял и изматывал. Работа была занудной, тяжелой и постылой, без всякой радости: я перекидывал жмых и сено, кормил скотину, строил заборы и делал еще много чего, кроме этих обычных зимних дел, Только через три недели после возвращения я наконец увиделся с Молли.

Вдруг однажды она приехала сама, приготовила для нас ужин и, наверное, сразу же разглядела, как плох стал отец. Но виду не подала, целый день была весела и ни словом не обмолвилась об этом. Только стала приезжать два-три раза в неделю, чтобы нам готовить. Иногда приезжала так рано, что успевала выехать со мной на пастбища и вообще — помочь по хозяйству. Меня ее приезды радовали, я балдел от нее все сильнее. Так было одиноко, я так уставал, так беспокоился об отце, а тут рядом вдруг появлялся свой теплый человек. Но, что бы я ни втолковывал ей, выйти замуж за меня она не соглашалась.

— Я знаю, что ты этого хочешь, Гид, — говорила она. — Но если я соглашусь, все плохо кончится. Ты пожалеешь, что ко мне сватался.

— Неправда, — сказал я. — Никогда не пожалею.

Она немного подумала и улыбнулась, улыбнулась грустно.

— Или я вдруг пожалею, — сказала она. — И это тоже будет плохо.

Однажды вечером, когда папа ушел спать, мы сидели у камина и говорили о нем. Только с Молли можно было так замечательно посидеть у огня. Каждый раз, когда она приезжала, мы старались урвать время для нас двоих, и только тогда я мог слегка расслабиться.

— Постарайся уговорить его пойти к доктору, — сказала она. — Иначе он всерьез заболеет.

— Он упрям, как черт, — сказал я. — Не идет, и все тут.

— Не ругай его, — сказала она. — Он очень хороший. Никто так не добр ко мне, как он, даже ты.

При чем тут оно было, не знаю, но походило на правду. Папа всегда давал ей понять, что лучше ее никого на свете нет.

— Не может же он умереть, — сказал я. — Ты как думаешь?

— Может, Гид. Он становится все слабей, — сказала она и обняла меня.

Я испугался и задумался. Представить себе, что папы нет рядом, что он перестал командовать? Нет, невозможно. Несмотря на болезнь, он был вездесущим и никогда не пропускал ни единой мелочи. Жить было его естественным состоянием.

— Да ну, брось. У него ни минутки свободной, некогда ему умирать, — сказал я.

— Хорошо, что мой папа в полном здравии, — сказала она. — Он до ста лет проживет. Если бы он умер, я бы свихнулась.

— Никто не вечен, — сказал я. — А у меня в голове всегда сидело, что папа меня переживет, — смешно, да? Про то, другое, и не думал никогда.

Мы сидели и долго об этом соображали. Я не верил. Знал, что когда-нибудь это случится, но поверить не мог. Не верил, что его не станет.

Иногда жизнь показывает гнусную козью рожу. Мы вот жалели моего папу, а буквально через три дня отец Молли в поисках виски ввалился в свою коптильню и хватанул по ошибке изрядный глоток из бутылки со щелоком, который его и убил. Из коптильни он так и не выбрался. Его нашел Эдди, он там ошивался в это время со своим дружком, они выпивали со стариком. Вечер был пыльный и ветреный. И, как только я туда приехал, Молли мне сказала:

— Вот, Гид, мой бедный папочка так и не дожил до ста лет.

В ту ночь она чуть не свихнулась.

А я окончательно утратил уважение к Эдди Уайту. Наверное, он просто боялся мертвецов. Как бы там ни было, он послал к нам на машине своего дружка с сообщением о происшествии. Папа уже спал, я не стал его будить. Оставил ему записку на кухонном столё, чтоб утром он ее увидел. Потом оседлал лошадь и помчался, а когда я туда добрался, Эдди со своим дружком собирались восвояси. Уж не знаю, куда они так спешили, но все равно — бросили Молли одну с мертвым папашей, а этому, будь ты как угодно пьян, — оправдания нет. Я нашел ее на кухне, она надрывно рыдала, даже не зная, что Эдди уехал. Тело старика лежало на кровати в спальне, накрытое пледом. Про Эдди я не сказал ни слова, и она тоже — наверное, просто забыла, что он тут был.

Она все хотела что-то сделать для покойного, например, обмыть его. Но не желала входить в его комнату вместе со мной, а я не хотел пускать ее туда одну, чтобы она опять не разрыдалась. Я заставил ее выпить кофе, вытер ей лицо полотенцем, а потом мы помыли посуду. Посуды накопилось много, видно, она кормила ужином Эдди и его приятеля. Уборка ее чуть-чуть успокоила. Когда мы привели кухню в порядок, я велел ей держать лампу, а сам попытался выпрямить тело старика. Выглядел он ужасно, а я понятия не имел, что и как нужно делать. Стащил с него сапоги, обтер его, уложил и прикрыл поаккуратней. Напрасно Молли пришла со мной — ей стало дурно. Ее стошнило прямо в спальне, а потом я отволок ее в уборную и держал ее голову, пока желудок не освободился совсем. Она была бледна, ее колотило. В спальне я помог ей раздеться, натянул на нее ночную рубашку и уложил в постель. Пока я наводил порядок в уборной и другой спальне, она все плакала. Потом я притушил лампу на кухонном столе и лег с нею рядом. Она думала, что кто-нибудь может прийти, например, Эдди, ей казалось, что он поехал куда-то, чтоб сообщить о смерти старика. Я-то не верил, что он сообщит хоть кому-нибудь, и так оно и случилось.