Ларри Макмертри - Покидая Шайенн

— Ну, вот мы и дома, — сказал я. — Муж с женой.

И я начал выгружать ее вещи с заднего сиденья.

— Как не стыдно, Гид, разве ты не поможешь мне выйти? — сказала она. — Похоже, мне придется тобою заняться.

И она немедленно перешла от слов к делу.

Кроме друг друга, за первый месяц нашей совместной жизни мы никого не видели. Наверное, с кем-то я встречался, но обменялся только парой слов, избегая всяких там длинных разговоров. От шуточек насчет молодоженов меня просто воротит. Можно лопнуть от смеха и без них — уже оттого только, что таковым являешься.

Не в том дело, что Мейбл оказалась никудышной. Она хороший человек, наверное, по-настоящему хороший, не какая-то там лентяйка и тому подобное. Она исправно выполняла свои обязанности и обихаживала меня куда лучше, чем это делал я сам. И часто я радовался, что она рядом.

Но, тем не менее, факт есть факт, а заключался он в том, что я совершил чудовищно необдуманный поступок. Когда я сообразил, насколько он был необдуманным, мне стало просто стыдно за самого себя. Право, я поступил, как десятилетний малец. Папа, пожалуй, верно говорил, что я совсем не умею понимать свою пользу.

Мейбл оказалась той еще штучкой. Я был уверен, что знаю ее вдоль и поперек, знал еще задолго до того, как к ней посватался. Но уже через две недели жизни вдвоем я сообразил, что даже полный идиот понял бы ее раньше и точнее, чем я. Она ставила себя гораздо выше, а меня — гораздо ниже, чем мне прежде казалось. За подарок судьбы она меня не признавала, а всячески давала понять, что я должен принимать за подарок судьбы именно ее. Она почитала себя первой красавицей графства, и никто не смог бы ее разубедить. Я было попытался, но бросил — пусть себе думает, что хочет.

Все, в сущности, сводилось к двум вещам. Во-первых, Мейбл не была щедрой. Наверное, у нее никогда не было возможности научиться щедрости. За каждый грошовый вклад она хотела получить с меня долларовую прибыль. И, кстати, — получала.

Во-вторых, я по-прежнему сходил с ума по Молли. Те несколько раз, которые мы были с нею вместе, весили куда больше, чем целая будущая жизнь с Мейбл. По отношению к Молли я был полон чувств, по отношению к Мейбл — нет. А Мейбл не испытывала никаких чувств ко мне.

И вскоре я снова начал пропадать возле скотины до самой темноты. Раньше мне не хотелось домой, потому что там пусто, а теперь — потому что не понимал, что мне там делать. Много раз я глядел на луну в небе и на ее отражение в корыте с водой и убедился в одном: ей, луне, на все наплевать. Что бы со мной ни происходило, ей было все равно. И всем остальным тоже, я чувствовал. Пришла наконец открытка от Джонни, но у меня не хватило пороху на нее ответить.

Такой тоски, как в тот первый месяц, я не испытывал никогда. Если тебе суждено одиночество, лучше быть одиноким одному. Но раз я сам отринул правильный выбор, так нечего киснуть. Что сделано, то сделано. Лучше попытаться извлечь из того, что есть, наибольшую пользу. Только что-то добра от этой пользы намечалось маловато…

Мы поженились в конце апреля и провели май вдвоем. В июне стало ясно, что нужно как-то выкручиваться, что-то делать с самим собой. Я так сник, что даже работа перестала мне быть в радость. Однажды утром, починив забор на северо-востоке, я решил, что пора навестить кого-нибудь из соседей. Ближе всех жила Молли.

Когда возле сарая я не увидел автомобиля, то вздохнул с облегчением. Глупо было бы поворачивать назад — решение поехать стоило многих сил. Молли развешивала белье на заднем дворе. Простыни трепетали на сильном ветру, и она меня не заметила. Она ни капли не изменилась — на ней были все те же джинсы и старая холщовая рубаха, хвостом выдернувшаяся из штанов. Один зажим она держала во рту, а еще несколько торчали из кармана рубашки. Спереди, где прикасались простыни, рубаха намокла. Распущенные волосы то и дело спадали на лицо, и она смахивала их рукой.

Я спешился, привязал Вилли к дереву мескита, вошел во двор и остановился возле ветряка у Молли за спиной. Занятно, смогу ли я что-нибудь произнести?

— Привет, соседка, — сказал я. — Как поживаешь?

Она обернулась, держа в руках скатерть. Казалось, что она вот-вот заплачет. Легкие тени лежали под глазами. Скатерть упала на траву, я бросился ее поднимать.

— Боже, Гид, — сказала она. — Ты меня напугал.

Я вдруг смутился. Присел, поднял скатерть, собираясь отряхнуть с нее траву. Молли тоже присела, положила мокрую руку мне на шею и поцеловала меня. Ее теплое, словно свет солнца, лицо было передо мной, я сел на траву и обнял ее.

— Ну, разве мы не настоящая супружеская чета? — сказал я.

Она улыбнулась, улыбка получилась недоделанной, ее рот задрожал.

— Наверное, похоже, — сказала она. — Я так рада тебя видеть. Пошли в дом.

Скатерть и зажимы остались лежать, где упали. Я помог Молли подняться, обнял ее за талию и спросил, не стоит ли развесить белье до конца. Она покачала головой.

— Нет. Давай посидим на погребе, — сказала она.

Погреб был каменным, его прогрело солнце. Она держала меня за руку.

— Где Эми? — спросил я.

— Отдохни, — ответила она. — Он в Оклахоме, уехал на буровую.

— Боже правый, — сказал я. — Ну и странный парень. Как это — взять да уехать и оставить такую, как ты? Не понимаю.

Она усмехнулась.

— Ты не Эдди. Он не семейный человек. Он бы спятил, если бы не мог болтаться по белу свету.

Меня подмывало спросить, какого черта она за него вышла, но я прикусил язык.

Молли все поглядывала на меня и поглаживала мою руку, улыбаясь.

— Ох, как я рада тебя видеть, — сказала она и меня поцеловала. Я приник к ней надолго, но потом сообразил, что мне следует ей, для нее, что-то сказать. Но она прочла мои мысли.

— Не деревеней, — сказала она. — От деревяшки никакой радости. Ведь сейчас только мы вдвоем, только ты и я.

— Знаю, — сказал я. — Слаще тебя я никогда никого не обнимал, и мне нравится это повторять. Но послушай, давай поговорим. Я женат, ты замужем, и я теперь не тот робкий малец, как когда-то.

— Ладно, — сказала она, улыбнувшись. — А робость тут при чем?

Она оторвала ниточку с воротника моей рубашки и погладила меня по шее.

— При том, — сказал я. — Она от поцелуев и объятий. Мне нужно или все, или ничего.

— Как мило, — сказала она. — Я всегда мечтала, что в один прекрасный день ты придешь готовый весь, целиком отдаться моей любви. Я надеялась, что рано или поздно так и будет.

Это заявление меня выбило из колеи.

— О Боже, радость моя, — сказал я. — Последние десять лет я только то и делаю, что целиком отдаюсь твоей любви. А может быть, еще дольше. И ты это прекрасно знаешь.

Она долго и немного грустно глядела мне в глаза, а один краешек ее губ был чуть-чуть приподнят.