Ларри Макмертри - Покидая Шайенн

— Где каталог? — спросила она.

— Боже правый, — сказал я. — Ты о нем еще не забыла? Он там, где я его потерял. Он там и останется.

— Я знала, знала, что ты неотесанный болван, — заявила она. — Но что ты лентяй, для меня новость.

Она соскочила с моих колен и с ревом метнулась в заднюю дверь. Честное слово, я подумал, что она помешалась.

И пошел ее искать. Я вышел на крыльцо, а она тут же нырнула в погреб. Я остановился на его верхней ступеньке, там было темно, хоть глаз выколи.

— Вылезай, Мейбл, будет тебе, — сказал я. — Что ты страдаешь из-за сраного каталога? Вылезай, а то наступишь на ядовитую ящерицу.

— И пусть, даст Бог, — ответила она. — Пусть. Пусть закусают меня до смерти. Все лучше, чем с тобою жить.

Я стал спускаться, но, черт меня побери, если она не швырнула в меня банку консервированных персиков. Было слышно, как она разбилась о ступеньки подо мной. Потом полетела еще пара первых попавшихся банок.

И я решил оставить ее в покое — а то, чего доброго, все запасы будут уничтожены.

— О'кей, — сказал я. — Ночуй здесь, раз у тебя не все дома.

Она ничего не ответила, я повернулся и пошел спать. Ночь была теплой, а в погребе стояла койка. Я решил, что ничего плохого с ней не случится.

Уснуть по-настоящему я так и не смог. Пару раз пытался урезонить Мейбл, но это только нанесло дополнительный урон запасу консервов. Последний раз я вышел в половине четвертого, а потом просто сидел на кухне и читал альманах, пока не рассвело. Когда я снова заглянул в погреб, Мейбл мирно спала, свернувшись на койке. Ступеньки выглядели так, будто на завод фруктовых консервов обрушился циклон. Когда я готовил завтрак, услышал, как она закричала. И вышел к погребу.

— Я еще не ездил за каталогом, — сказал я.

— Ты не мог бы перенести меня? — спросила она. — Я же босиком, еще порежусь.

— Боюсь. Вдруг уроню и разобью твою драгоценную задницу.

Взял корзину, швабру и совок и уничтожил следы ночного разгрома. Она сидела на койке и смотрела. Потом пошла в дом и приготовила кофе. Больше об этом происшествии не было произнесено ни слова. А следующие пару дней она была просто душкой.

Дело было в июле, одна дурковатая лошадь пробила дыру в корыте с водой. Когда, мокрый по уши, я ее заделывал, то поднял случайно голову и увидел всадника. Он мчался через Бугор, приближаясь к гумну. Провалиться мне на этом месте, если то не был Джонни. Он вернулся и скакал на замечательном гнедом мерине, прозванном Бубновым Валетом.

— Вот это да, — сказал я, поднимаясь и пожимая его руку. — Где ты взял такую лошадь?

— Купил у одного типа, — ответил он. — Как живешь?

— Все в порядке, — сказал я. — Давно вернулся?

— Прошлой ночью.

— Ну что, остаешься дома? — спросил я. — Там уволился?

— Да, я здесь навсегда, — сказал он. — Тебе работник нужен?

— Еще как, — ответил я. — Можешь приступать хоть сегодня. Если хочешь, можешь жить во флигеле и столоваться у нас.

— Годится. Если Мейбл не будет против, — ответил он.

Я сказал, что не будет. До того мы о ней вообще не вспоминали.

Джонни помощник что надо. За день мы успевали наворочать столько всякого такого, с чем я один ковырялся бы целую неделю. С ним славно работалось. Почти всегда. Но иногда он ухитрялся меня разозлить как никто. Особенно когда вдруг вел себя так, будто собирался опять приударить за Молли. Хотя, честно сказать, я не верил, что тут ему что-нибудь обломится.

Освободившись от ковбойских забот, я получил время, чтобы обдумать свои планы, и меня стал сильно кусать земляной жук. Чего мне всегда будет мало, так это — земли. Словом, в один прекрасный день я нацепил шпоры и поехал в Уичито, чтобы взять в банке заем для покупки тех трех кусков, которые объединили бы мои земли на северо-западе. Это было хорошим началом для расширения моих владений. В банке мне сочинили купчую, я взял ее с собой, чтобы дать подписать другим участникам сделки, и отправился домой.

Проезжая владения Тейлоров, я решил показать купчую Молли. Я очень гордился приобретением, а то, что Эдди нет дома, уже знал — проверил с утра. Постучал в заднюю дверь и вошел, Молли повернулась ко мне от плиты. Она консервировала последний огородный урожай.

— Хорошо, что приехал, — продолжала она. — Давай посидим и остынем.

Я выпил два ковша воды из ведра. Она села за стол, и я протянул ковш ей.

— Да, попью, — сказала она и стала пить, закинув голову.

Видно, она работала не покладая рук — рукава пропотели по локоть, рубашка прилипла к животу, а мокрые пряди волос — к шее. Когда она опустила ковш, я нагнулся и поцеловал ее, она закинула руки за голову, и вода из ковша выплеснулась мне на плечо.

— Знаешь, почему я так рада, что ты приехал? — спросила она. — Я хочу тебе показать кое-что.

Я улыбнулся. Мне было чертовски хорошо.

— Что же у тебя есть такое, чего я еще не видел?

— Вот, — сказала она с улыбкой, вставая передо мной.

И задрала подол, выставляя передо мной живот. Он был не намного больше обычного, только чуть-чуть, но я тут же догадался, о чем речь. А еще она кинулась ко мне и обняла.

— Ты что — не рад? — спросила она. — Это мы с тобой его зачали. Я так этим горжусь. Я так этого хотела.

Я не знал, что и сказать. Бешеной радости я не испытывал, не то что она. Купчая меня волновала куда больше.

— Ну, конечно, Молли, — сказал я. — Раз ты хотела. А он вправду наш?

— Он в самом деле наш.

Больше мне сказать было нечего. А она была так счастлива, что взяла да потеряла сознание: прямо на мне вдруг обмякла.

Позже, когда было не до рассуждений, я сказал:

— Милая, я, конечно, ничего в этом не понимаю. Но ты такая горячая, а нам ведь нужно быть поосторожнее, чтобы не получилось, что ты выкинешь.

— Эта кровать настоящая лужа пота, — сказала она, перелезая через меня. — Я принесу воды, обольемся, будет попрохладнее.

Она притащила ковш, побрызгала на простыни и заодно на меня, присела рядом и взяла меня за руку.

— Я не выкину, — сказала она. — Я так рада, что первенец — твой. Не хотелось бы, чтоб первый появился от кого-нибудь другого.

— Ты самая странная женщина, — сказал я. — Другой такой нет на всем свете.

— Это хорошо, — ответила она.

Когда одевалась, снова выставила живот.

— Смотри, как растягивается резинка, — заявила она, натянув панталоны.

— Мне всегда казалось, что пузо уродует женщин, — сказал я. — Но тебя не уродует.

Она захохотала и упала на кровать. Мне очень нравилось, когда она так смеялась.

— Простыни все еще прохладные, вот хорошо-то, — сказала она.

Я был почти одет, но снова свалился с ней рядом и стал ее целовать.

— Ты мой лапушка, — сказала она.

Мы оделись, и я показал ей купчую. На нее она не произвела никакого впечатления. А может, и произвела, потому что просто так она меня в тот день не отпустила.