Ларри Макмертри - Покидая Шайенн

Перевод С. Маршака.

— А я, Молли, помешан на женщинах, — сказал он, обнимая меня за плечи и беспечно улыбаясь.

Рассмешил меня. Не могла его не любить, даже когда его не хотела. Он умел действовать самым рассудительным образом, но когда он был со мной, мне казалось, что он разом и мужчина, и мальчишка. Гид совсем не такой — он никогда не был мальчишкой, так его вымуштровал отец. Пожалуй, поэтому мне было трудно растить Джимми. Не то что Джо. С Джонни и с Джо я всегда справлялась запросто.

— Ты не хотел бы помочь мне подвязать помидоры? — спросила я. — Можно этим заняться.

— Можно заняться, а можно и не заниматься, — ответил он. — Нельзя ли хоть раз отнестись ко мне как к человеку, а не как к наемному рабочему? На Гида ишачу, так он мне хоть платит.

— Прошу прощения, — сказала я. — Но тут кто-то что-то пел про огород.

— Ну да. Чтоб ты про войну забыла. А знаешь, зачем я приехал? Я приехал за тобой поухаживать, — и снова меня поцеловал. Смешной какой.

— Хорошо, милый, я за тебя выйду, — сказала я, когда он перестал целоваться. — Вот только кошелек возьму, чтоб расплатиться со священником.

Всегда он терялся от таких заявлений, хоть знал, что я шучу. Если бывают на свете прирожденные холостяки, то первый среди них — Джонни Мак-Клауд.

— Да брось, — сказал он. — Скорей я на аллигаторе женюсь.

Только упомяни о женитьбе, и Джонни тут же выпадает в осадок. Пора бы мне прекратить свои шутки. Наверное, и Гид достает его насчет того же, и Джонни, небось, было стыдно, что он на мне не женился. Лучше бы он сделал предложение, я бы ему отказала, и вся неловкость бы кончилась. Второй раз выходить замуж я не собиралась, мне хватило одного Эдди. А уж если бы вышла, так не за Джонни. Может, за Гида. Но с ним — совсем другая история.

— Что ж, похоже, помидорам не суждено быть привязанными, — сказала я и взяла его под руку.

Не хотелось идти в дом, очень уж хорошо было на воздухе, но Джонни хотел. Ну, значит, так тому и быть. Единственная женщина, на которую он всегда мог рассчитывать, — я, и я всегда старалась дать ему все, что ему было нужно, иначе что же это была бы за любовь.

На его бедре обнаружилось огромное синее уродливое пятно — лошадь двинула его о дерево. Я принесла из кладовки мазь и велела ему лежать спокойно, пока я буду втирать эту мазь.

— Ты так обо мне заботишься, — сказал он. — Похоже, я давно бы стал калекой, если бы не ты.

— Не такая уж это забота — намазать мазью, — сказала я. — Мог бы и сам это сделать, если бы хоть чуть-чуть о себе подумал.

— Когда это делаешь ты, куда как приятнее, — сказал он. — И раз тебе нравится, можешь еще натереть мне спину.

Джонни и Гид и тут были разные. Когда Джонни забирался в постель, неважно зачем, он старался остаться там подольше. А Гид не такой. Чтобы он хоть десяток минут полежал, его нужно связать. Пыталась я с ним бороться целых двадцать лет — но безуспешно, и потеряла всякую надежду. Когда мы были помоложе, иногда удавалось заставить его расслабиться, но чем старше мы становились, тем неудачнее оказывались все мои попытки. В нем столько энергии, что ему не под силу затормозиться хоть на минутку. А может, ему делалось стыдно, когда он оказывался здесь, у меня, днем. Ночью с ним было полегче, но он редко бывал у меня по ночам.

С Джонни — совсем другое дело. Он мог часами валяться, наслаждаясь жизнью.

Теперь он лежал, вылупив глаза. Он всегда так упорно пялился на меня, что иногда доводил меня до смеха.

— Послушай, Молли, — сказал он. — Ты не могла бы залатать карман моих штанов, пока я их не надел? А то я потеряю кошелек со всем своим капиталом.

— Не знаю, есть ли у меня голубая нитка, — сказала я.

— Не важно, я не франт.

Он задремал, а я надела лифчик и починила ему штаны. Он всегда одевался во всякую рвань. Может быть, он влезал в нее специально, когда ехал ко мне, чтобы мне было что зашивать. Он спал, я смотрела на него. Точь-в-точь Джо. У того все от Джонни: и глаза, и беспечность. Если бы он не был таким легкомысленным, никогда бы не оказался в экипаже бомбардировщика. Но Джонни это нравилось. Уже после того, как наш Джо стал считаться пропавшим без вести, Джонни однажды сказал: пусть лучше сын будет мертвым героем, чем живым трусом.

— А по мне так лучше просто Джо, — сказала я. Думаю, что он меня не понял.

В головах у мужчин все по-другому, не так, как у женщин; а может, они и чувствуют иначе. Когда Джимми отправляли на Тихий океан, Гид сказал почти то же самое, что Джонни. Мальчики и сами, наверное, так думали. Джо нравилось летать на бомбардировщике, нравилось в Англии. Наверное, там вокруг него хороводились толпы девчонок. Боялась, что он возьмет да и женится на англичанке, привезет ее к нам в Техас. Ну и что с ней тут делать? Но в его письмах ничего такого не было. «Как там у вас, мама?» Или «что поделывают Гид и Джонни?», или «мама, мне так не хватает твоей стряпни, эти армейские повара тебе в подметки не годятся. Пришли мне своего печенья». Вот такие письма. Джо был всегда самым непоседливым и самым добродушным ребенком в мире. Дождалась, когда ему стукнет шестнадцать, и сказала, что его отец — Джонни. Не торопилась, потому что Джимми сильно переживал, когда узнал, что его отец — Гид. Но Джо только развеселился. Похоже, он сам подозревал, и, когда заулыбался, услышав от меня свеженькую новость, я заревела и ревела полчаса, так мне вдруг стало легко. Не думаю, чтобы они с Джонни когда-нибудь об этом толковали. Их обоих интересовали лошади, танцы и родео. Похоже, что они так ни словом и не перекинулись про отцовство. Джо такие вещи не волновали, не то что Джимми.

Джонни крепко спал. Конечно, на женщинах, особенно на мне, он уж точно помешан, и меня всегда забавляло, как он это преподносил. Но теперь его помешательство стало уже не таким, как прежде. Однажды много лет назад он так стремительно влетел в кухню и завалил меня на спину, что даже не заметил Джимми. Джимми отчаянно испугался. Наверное, скоро Джонни перестанет налетать на меня в середине дня, мне будет этого сильно не хватать, даже если сейчас оно мне не очень нравится. Вколола иголку в подушечку, вернулась в постель и заставила его повернуться, чтобы прилечь рядом, у него под рукой. Не спала, а глядела в окно и от нечего делать считала его пульс. На юге собиралось облако. Джонни изредка всхрапывал, словно хряк какой-то, — один короткий хрюк — и снова тишина. Однажды он вытягивал ногу и так меня оцарапал, что я чуть не подпрыгнула: ногти у него были просто невозможные. Тогда я дала ему щипцы, они просуществовали у него всего несколько дней и сломались: он перекусывал ими проволоку. Часы на его руке, которую я держала, показали шесть. Встала очень тихо, натянула платье и приготовила ужин: стейк с соусом и горох. Принесла с огорода зеленый лук, Джонни любил лук.