Ларри Макмертри - Покидая Шайенн

— Гид, а у тебя нет ли времени поглядеть мой ветряк? — спросила Молли. — Он еле вертится.

— Пошли, посмотрим, — ответил я.

— Идем. Только заколю волосы, а то от них жарко до смерти.

В ящике с инструментами я нашел клещи и гаечные ключи и поднялся наверх к насосу. Оказалось, что там просто разболтался шток, и я закрепил его за пару минут. Но вниз спускаться не стал, а присел на перекладину и стал поджидать Молли. В жизни мне теперь не хватало только папы. Обидно, что он не застал такой благодатный для скотоводства год, всегда он мечтал, чтоб так все сложилось. С того места, где я сидел, хорошо просматривались мои новые земли.

Я держался за насос и не заметил, как этот чертов шток поехал вниз. Он придавил мне палец. Я еле удержался, чтоб не рухнуть на землю. Стал обсасывать огромный кровяной волдырь. На северо-востоке набухали тяжелые тучи, возможно, собирался дождь.

Застегивая рубашку, на крыльцо вышла Молли. Волосы она собрала в высокий узел, чтобы шее было прохладнее.

— Слезай, — сказала она. — А то я окривею, на тебя глядя.

— Я любуюсь своими новыми землями, — сказал я. — Все, что отсюда на запад, до самого горизонта, все принадлежат теперь мне. Кроме твоей земли, конечно.

— Ты да твоя земля, — сказала она. — Мою ты не получишь. Слезай лучше ко мне.

Она смотрела вверх, прикрываясь ладонью от солнца.

Я слез.

— Палец чуть не отхватил, — сказал я. — Видно, пора домой, а то еще что-нибудь сотворю.

Она взяла мой палец в рот. Он по-прежнему болел, но домой мне не очень-то хотелось.

— Лучше поцелуй, — сказал я. — Нечего обслюнивать.

— Я маленького пока еще не ощущаю, — сказала она. — Но скоро почувствую.

— На днях заменю насос на твоем ветряке, — сказал я.

Молли с подобранными волосами выглядела гораздо стройнее, нежнее и казалась сдержаннее.

— Похоже, младенцы тебя не особо интересуют, — сказала она. — Пошли подоим корову. Уже не так жарко.

Я взял ведро. Старая пестрая корова ждала в стойле.

— Хочешь, я подою?

— Тогда ее нужно стреножить. Она не любит чужих.

Я кинул корму в ясли, и Пеструха подошла. Молли вытащила из-под корыта стульчик, села и занялась дойкой. Корова доилась легко, но то и дело махала хвостом и попадала Молли по лицу. Мне стало смешно.

— Эй, — сказал я, — давай подержу ее за хвост.

И схватил, а корова, похоже, и не заметила.

— Если она отдавит тебе ногу, научишься ходить в обувке, — сказал я.

Я присел на корточки с ней рядом и положил свободную от коровьего хвоста руку ей на шею. Там было прохладно. Потом проехал рукой по спине под рубашкой и добрался до живота. По ребрам стекал пот.

— Я очень хочу тебя понять, — сказал я. — Но никак не могу сообразить, чего ты от меня ждешь. А доиться ты будешь неплохо.

Я погладил ее грудь, она заулыбалась.

— Я хочу, чтобы ты просто меня любил и поменьше болтал.

Мы оставили Пеструху в стойле жевать траву прерий. Я нес ведро с молоком, Молли обняла меня за пояс, и так мы подошли к моей лошади. Я отнес ведро к дому, вернулся и поцеловал Молли на прощание. Она прижалась ко мне животом. Потом я вспрыгнул на лошадь, а она стояла рядом, улыбаясь и теребя полы рубашки.

— Я вправду рад, Молли, — сказал я. — Только пока у меня в голове новые земли. Лучше поеду, а то я начинаю по тебе скучать, еще не уехав.

— Похоже, я теперь знаю, что значит слово «хорошо», — сказала она. — Привет Мейбл.

— Непременно передам. А от меня привет Эдди.

Наша общая шутка. Если кто из нас и передавал приветы, то только она — такая уж она сумасшедшая.

— Ты меня не выгонишь, если я загляну через пару деньков?

— Вот уж чего никогда не делала, — ответила она.

Из-под крыши сарая вырвались ласточки и засновали вокруг. Молли глядела на них.

— Мне нравится, когда к вечеру делается прохладней, — сказала она.

Она стояла у забора, теребя полы рубашки, а я поскакал вверх по холму.

Дико было уезжать от нее, так и подмывало повернуть назад, пока она еще меня видела. Она всегда оставалась там, где ты ее оставил, оставалась столько, сколько могла тебя видеть. Я вспоминал ее на кухне — всю в поту и полную любви, вспоминал, как она пила воду из ковша и ее мокрую шею, и она мне казалась такой же вечной, как моя земля. Старина Денвер торопился домой, но я придержал его, чтобы он шел рысью, и до стойла он дорвался только когда солнце уже стало опускаться за Бугор.

Однажды, когда я плакала под песни Кейт Смит, приехал Джонни.

— Бог мой, остановись, Молли, — сказал он. — Клеенку продырявишь.

— Я знаю, что глупо, — сказала я. — Присядь.

Встала и налила ему кофе, он дул на него и ничего не говорил, а потом дотянулся и пожал мне руку.

— Хватит, кончай, — сказал он. — День сегодня такой хороший. Иди, в огороде покопайся, нечего сидеть взаперти. Что на тебя нашло?

— Да это радио, — сказала я, — Кейт Смит. Мне от нее всегда грустно.

И вообще не от нее, а от одной песни. «Боже, храни Америку, край моей любви…» — она всегда ее поет. Просто я хочу, чтоб закончилась война и мои мальчики вернулись домой. Чтоб мой мальчик вернулся.

— Да не слушай ты это патриотическое барахло, — сказал он. — Нагоняет тоску. Ничего хорошего.

— Не раздражай меня, — сказала я. — А тебе не помешало бы чуть побольше патриотизма. Меня не развеселишь, если такое будешь говорить. Я хочу знать о маленьком Джо, знать что угодно, знать наверняка.

Он погладил мою руку и стал пить кофе.

— Я ведь тоже хочу, милая, — сказал он. — Он ведь и мой сын. И может, его уже нет в живых. Больше года, как он пропал. Ну, а если знать, что его вправду уже нет, — что, сидеть сложа руки и ничего не делать?

Заставил меня встать и выйти с ним во двор. День в самом деле был прекрасный. На воле я немного развеселилась. Мы присели на погреб, он снял шляпу и обнял меня.

— Я знал, что рано или поздно ты все равно улыбнешься, — сказал он.

— Смотри, какая уже высокая кукуруза, — сказала я. — Еще три недели, и приезжай есть початки. Что сегодня поделывает твой босс?

— Он пытается купить еще одно ранчо, чтобы мне было чем управлять, — сказал он. — Гид просто помешан на земле.

— А ты ему не перечь, — посоветовала я, потому что этот Джонни всегда пытается угомонить Гида. — Все на свете на чем-нибудь да помешаны.

Воздух был по-майски прозрачным, насквозь просматривалось полграфства. Май я всегда любила.

— А ты на чем помешана? — спросил Джонни.

— Я? Ни на чем, я просто чокнутая, — ответила я. — Мозгов у меня маловато, такая уж я есть.

Джонни наклонился и меня поцеловал — я заранее чувствовала, что дело к этому идет. Когда он только вошел в дом, это уже сидело у него в голове.