Ларри Макмертри - Покидая Шайенн

Можно было задремать и заснуть, но — не тут-то было. Лежала с открытыми глазами. Дождь барабанил в металлическую дверь погреба. Поняла через полчаса, что этой ночью мне от тоски не убежать, и заплакала, даже не пытаясь сдержаться. Сперва просто хлюпала носом, но потом все, что чувствовала, заполонило голову и грудь, и я заревела, заглушая шум дождя. Рыдала так сильно, что стала задыхаться, закашлялась, чтобы восстановить дыхание, потянулась за убежавшим одеялом, чуть не свалилась с раскладушки и спаслась только ухватившись за брезент. Груди мои болтались, как пустые мешки. Перевернула подушку сухой стороной вверх, поревела еще, потом успокоилась, наконец скинула подушку на пол и перевернулась на живот, устроив голову на руки. Так и не смогла заснуть, потому что на душе было очень скверно, но, во всяком случае, помирать уже не собиралась.

Когда терзает такая тоска, нет никакого лекарства, нужно просто сжать зубы и ждать, пока буря внутри не угомонится. Наверное, все от одиночества — невмоготу, когда не о ком печься. Тоскливо заботиться о себе самой, скучно, когда кто-то другой пытается держать меня под своим крылом. Оно, конечно, приятно, но в любви не важно, во всяком случае, для меня. Главное, чтобы было на кого излить свои чувства. На расстоянии не получается, нужно его касаться, ему стряпать, делать для него кучу разных мелочей, Он должен быть мужчиной или мальчиком. Не смогла бы опекать женщину, даже мать. Мужчинам нужны тысячи вещей, о которых они сами не догадываются, и получить они их могут только от женщины. Когда мужчинам требуется твоя забота, чувствуешь себя удобно и легко. Иногда возникают сложности, но все равно нужно пробовать. С Джонни и Джо всегда было просто: они почти одинаковы, и подход к ним нужен один и тот же. А с Гидом бывало тяжело — он слишком честен. Он никогда не обманывался насчет себя и не разрешал этого другим, даже самому себе во благо. Много раз пробовала, и всегда — неудачно, особенно когда у него осложнялись отношения с Мейбл. Тяжело было с папой и с Эдди, но всего труднее — с Джимми. Это просто умноженный Гид. Если папа и Эдди не любили меня, так хоть себя-то они любили, и потому всегда можно было сообразить, как с ними обойтись. А Джимми не любил ни себя, ни меня, и жизнь у него была просто адской. Он так и не изменился. Здесь или на Тихом океане, везде, где бы он ни был, он хотел быть не моим, а чьим-нибудь чужим сыном. Я не могла не только приласкать его, но даже коснуться его руки после того, как он узнал, что Гид — его отец и что не только Гида, но и Джонни я по-прежнему пускаю к себе в постель. И не просто так пускаю, а хочу, чтобы они приходили. Джимми, конечно, этого не знал, а если бы узнал — возненавидел бы меня еще сильнее, потому что ему этого было не понять. Может быть, дело в его религиозных заморочках, но не только в них. Сама я во всем виновата. Если бы вышла за Гида, то Джимми рос бы счастливым ребенком. Но разве это было возможно? Эдди убил бы Гида, или Джонни и Гид рассорились и разошлись навсегда, и мог бы не родиться Джо. Не понимаю, что же неправильного я сделала. Но знаю — Джимми несчастен. Я тоже почти всегда несчастна. В моей жизни было четверо мужчин и два мальчика, и, лежа на раскладушке в погребе, я представляла каждого из них как наяву. И хотела любого из них обнять здесь и сейчас. Уж лучше ослепнуть, чтобы только щупать и осязать, чем так, как теперь — видеть перед глазами одни бесплотные образы.

У всех бывают тяжкие ночи. Не первый раз вот так схожу с ума, и уже не девочка, чтобы думать, будто в последний. Когда дорогие люди вдали, в голову всегда лезут безумные, сумасшедшие мысли и видения. Видела руки, лица, отдельные части тел, даже животы Эдди, Джонни и Гида. Может, стоило выйти за Джонни, это было бы нам обоим во благо, но он-то никогда не решился бы на женитьбу, даже захоти я. Боялся ответственности. И что тогда было бы с Гидом? Это ведь он всегда видел меня своей женой.

Однажды почти решилась за него выйти. Наверное, ревность к Мейбл замучила. Мы были у меня в спальне.

— Если ты соберешься с силами ее бросить, то я за тебя выйду, — сказала я. — А если кишка тонка, так нечего об этом болтать.

Тут он стал разрываться на части — у него дома в это время творилось черт знает что.

— Кишки тут ни при чем, — сказал он. — Будь они тонкими, ты бы меня здесь не увидела. Но я считаю, что разводы — это неправильно. Если Мейбл хочет, пусть подает на развод. А я — не могу.

— Если бы тебя взаправду мучила совесть, тебя бы здесь не было, — сказала я. — Все дело в кишках.

Ужасно с ним разговаривала. Чего он меня не придушил-то? Доводила иногда его до исступления.

— Давай чуток помолчим, милая, — сказал он. — Минут через пятнадцать-двадцать мне пора ехать.

Стало стыдно, я притянула его к себе. С ним бывало трудно, не то что с Джонни. Или с Эдди. С Джонни всегда легко, а Эдди просто обожал быть грубым и подлым с женщинами. Никогда не ругалась с ним так, как с Гидом. Гида иногда ненавидела, а Эдди никогда не вызывал сильных чувств — ни добрых, ни злых.

Вдоволь наревевшись и передумав обо всем, вроде бы заснула. Сон был скверным, каким-то горячечным, но спала долго и могла бы проспать все утро. Но тут кто-то заколотил в дверь погреба. Открыла глаза и оказалась в полной темноте.

— Я здесь, — крикнула я. — Не заперто.

Вспыхнули яркие лучи солнца, осветили ступеньки и ножки раскладушки. Наверху возникли сапоги Гида.

— Ну, слава Богу, — сказал его голос. — Мне можно войти? А то я подумал, что тебя унесло.

Он спустился пониже, стали видны его колени.

Села, откинула волосы с лица.

— Бог мой, — сказала я. — Проспала. Который час, Гид? Корова, небось, решила, что про нее забыли.

— Да нет, еще не поздно, — сказал он. — Около семи. Корову я могу подоить. Мне можно спуститься?

— Входи, — я натянула на себя одеяла. — Дом не улетел?

Он спускался. Вначале слегка выпятившийся живот, потом и он весь, он мне улыбался, но был слегка взволнован. Гид — мой любимчик. Когда видела его, всегда чувствовала радость, иногда острую, как пчелиное жало.

— Очень за тебя волновался, — сказал он. — В пять часов по радио сказали, что тут пронеслись два смерча.

— Все в порядке, — сказала я. — Садись.

Гид сел на раскладушку, я его обняла, не удержалась. Он еще не побрился, щетина колола мне шею, мои руки гладили его спину, я чувствовала пронзительную радость. Он был напряжен и упруг, как барабан. У меня он всегда появлялся напряженным. Гладила его, ласкала, и он вздохнул, как будто расслабился внутри.

— Что бы я делал, если бы тебя унесло, — сказал он.

— Ну вот, не унесло же меня.

Потеснилась, чтобы он прилег рядом. Неудобно, но на несколько минут — терпимо. Снова стала собой. Он вдруг смутился, наверное, решил, что я могу подумать, что приехал он для постельных дел, и сел. Если он приезжал с этой мыслью, всегда смущался, когда ему казалось, что я угадала.