Ларри Макмертри - Покидая Шайенн

Вот одна из причин, почему я вышла за Эдди. Еще сошлось, что и Эдди, и нашу семью никто в округе не уважал. Папа и Эдди были похожи, оба никогда не стремились пробиться наверх, не то что большинство мужчин. Всю жизнь они себя развлекали, но, по сути, всегда были несчастны. Эдди жил один, никто о нем не заботился, никто с ним не нянчился — вся его родня осталась в Арканзасе.

А Джонни мне нравился давно, с тех самых пор, как с ним познакомилась. Но какой же из него муж — он самый настоящий прирожденный холостяк. Выбирала между Эдди и Гидом. Гид нравился больше, была от него сама не своя и уговаривала себя выйти за Гида. Иногда хотела этого до тошноты. Но казалось — по-настоящему во мне нуждается только Эдди. Жестокая ошибка. Еще думала, что я необузданна и недостойна Гида. Боялась, если мы окажемся вместе, каждый мой шаг будет вызывать у него протест. Еще одна ошибка. Когда я была с Эдди, любой мой поступок вставал ему поперек горла, а Гид любил меня, что бы я ни учудила. Оказалось, что с Гидом у меня очень много общего, гораздо больше, чем с папой или Эдди. Но, чтобы понять это, понадобились долгие годы.

Конечно, не то чтобы только жалела Эдди, иногда и по нему сходила с ума. Особенно по его нечесаным кудрям на затылке. Они-то мне больше всего и нравились. Из-за них, пожалуй, и согласилась за него выйти. Глупо? Но он никогда не стригся, а мне всегда ужас как хотелось положить ладонь ему на затылок.

Однако воспоминаниями сеновал не вычистишь. Заткнула бутылку и выпихнула свое сиденье вниз, чтобы оно больше не соблазняло рассиживаться и мечтать. Стало попрохладнее, уже половина пятого, а когда справилась с западным углом, время подкатило к шести. Пора доить. Постояла в дверях, вытирая пот рубашкой и глядя, как корова бредет в стойло. Внизу в чулане повесила бутылку за ручку на гвоздь. Виски выдержанное, еще может пригодиться. Пока доила, подъехал на своем пикапе Джонни. Стала уговаривать его поужинать. Он легко поддался.

Автомобиля не держала вплоть до сорок первого года. Они казались мне опасными, дорогими и уродливыми штуковинами. Не могла взять в толк, чего это столько народу на них просто помешались. И оба моих мальчика тоже с ума посходили: первую заработанную сотню Джимми потратил на старый драндулет. Он гонял на нем три года, а потом продал Джо за пятьдесят. Они все время куда-то ездили. Я отпускала, потому что гораздо меньше боялась, если за рулем был кто-нибудь из них, чем когда водила сама. Они росли в то время, когда автомобили стали обычной нужной вещью, они неплохо в них разбирались и умели хорошо управлять.

А я только через пару лет владения машиной научилась доезжать до города и обратно без особых приключений, да и то, если не было скользко или кто-нибудь не пер навстречу по узкой дороге. Машину покупала в Уичито вместе с Гидом и Джонни.

Гид сел за руль, и мы выкатились из Уичито в сторону Шотландии — на простор. Сняла шейный платок и распустила волосы, шпильки искололи голову. Как хорошо оказаться снова на воле. Если меня спросить, я отвечу — Уичито-Фолс самое противное и уродливое местечко на земле.

— Машина неплохая, — сказал Гид. — Только подвеска у нее жестковата. Попрыгает по нашим ухабам и сломается.

— А я надеюсь на лучшее, — сказала я. — Даст Бог, прокатаюсь на ней всю оставшуюся жизнь.

Стала расчесывать волосы — голова чесалась после шпилек. Стояла ранняя осень. Оба мальчика записались добровольцами недавно, в августе, их еще держали на сборном пункте. Это уже потом Джимми отправили в Нью-Джерси, а Джо — в Калифорнию. Между ними пролегла вся страна.

— Кажется, с мальчиками все в порядке, — сказала я. — Жалуются только на еду.

— Что, оба пишут?

— Нет, только Джо.

Миновали Шотландию и приближались к молочным фермам. Уже были видны стада пасущихся коров.

— Он пишет, что Джимми тоже еда не нравится.

Гид насупился.

— Не расстраивайся, милый, — сказала я. — Мы ведь все равно не можем ничего изменить.

— Если бы что-нибудь придумать, — сказал он. — Мы с тобой наломали дров вокруг Джимми. Как бы это исправить?

У Гида тогда уже была маленькая Сара шести лет, но Джимми забрался в его сердце пораньше и держался там прочнее, чем она. Она была очень милым ребенком, но вся в мать.

— Ничего нам не исправить, ты сам прекрасно понимаешь, — сказала я. — Если только не переделать всю нашу прошлую жизнь. Можно только надеяться, что его ненависть к нам пройдет, как болезнь.

— Неужели — ненависть? — сказал Гид. — Нет, не верю.

Сама мысль казалась ему невыносимой. Но Джимми-то жил со мной, и я давно привыкла к его ненависти.

— Ненависть, — сказала я. — Странно, что он до сих пор нас не убил.

— Может, армия его изменит, — сказал он. — Может, когда вернется, станет добрее.

Разглядывала расческу. В ней застряло несколько волосков, солнце их окрасило золотом. Прикинула, как бы выглядела, если бы вдруг сделалась блондинкой, — наверное, еще страшней.

— Ничего армия не изменит, — сказала я. — Тебя она бы не изменила. Только мы сами могли все изменить, а не сумели.

Заплакала. Он хотел, чтобы я придвинулась к нему поближе. Не стала, сидела, прижавшись к дверце, и он смог только погладить меня по колену и продолжал смотреть вперед.

На проселке в миле от шоссе, среди пустых пастбищ, где уже не попадалось никаких машин, он остановил автомобиль и затянул ручник. Тормоз взвизгнул, визжит он и по сей день. Гид вынул носовой платок, придвинулся и вытер мне лицо. Сняла с него шляпу и положила на заднее сиденье. Виски его уже тронула седина.

— Не надо плакать, — сказал он.

Его платок промок насквозь. Спрятала его к себе в сумочку, чтобы потом постирать и погладить. Глядела в окно, а он меня обнимал. Забралась на сиденье с ногами, он поправил на мне юбку и провел рукой между бедрами.

— Мейбл непременно была бы в чулках, — сказал он. И больше ничего.

Поехали дальше, я свернулась с ним рядом и закончила расчесывать волосы. День был красивый, прохладный, пронзительный, ясный.

Доехали до дому. Дала Гиду понять, что буду не против, если он зайдет. Наверное, из-за воспоминаний о Джимми ему стало неловко, и он отказался.

— Не уезжай, — сказала я. — Никто сюда не приедет.

Он поцеловал меня на заднем крыльце, а внутрь не пошел. Вроде как бы меня застыдился. С ним случалось такое, но не часто. Когда случалось, делалось ужасно больно.

— Ты можешь остаться, — сказала я.

— Знаю. Но лучше не надо.

Повернулась и пошла от него в пустой холодный дом. Всего несколько раз в жизни я так уходила от Гида. Наверное, он сразу же уехал, потому что, когда я вышла доить, его уже не было. На душе кошки скребли: знала, что он казнит себя и мучается, но поделать с собой ничего не могла. Оставалось ждать, когда он появится сам. Прошли два месяца, два худших месяца в моей жизни. Он вернулся, и я его приласкала. А после того целых полгода он приезжал через день или даже ежедневно.