Перч Зейтунцян - Люди с разных улиц

— Секрет, — неопределенно говорит Тигран.

— Сорок, сорок один, сорок два… Это проще всего — стать настоящим человеком. Проще всего, но в то же время нужно знать секрет, — подтверждает Зарэ авторитетным тоном: ведь он поэт квартала. Но он даже не подозревает, что именно сейчас он сказал слова, которые, может быть, значат много больше, чем все выраженное им до сих пор в стихах.

— Вот я поработаю два года, — продолжает Вачик, — потом снова буду учиться, а потом стану работать в Бюраканской обсерватории.

Ему кажется, что ребята не верят в это. А он верит, очень верит. Но вот товарищи… Они тоже должны поверить. Это очень важно. Может быть, важнее, чем то, что он сам верит.

— Я здорово силен в математике. Хочешь, проверь?

— Ладно, знаем.

— Нет-нет, проверь.

— Двести двадцать пять на восемьдесят три.

— Восемнадцать тысяч шестьсот семьдесят пять, — отвечает довольный Вачик.

Нет, товарищи верят в него. Не напрасно они спросили у него трудное, а не легкое.

— Сорок пять, сорок шесть, сорок семь… Ребята, я решил печатать свои стихи под псевдонимом. А потом, когда стану известным, скажу, что это я. Представляете, как будут все удивлены?.. Э-э, сбился. Начну снова. Раз, два, три, четыре…

— Вот, если бы один из нас знал бы какую-нибудь тайну и сообщил бы об этом, — вдруг ни с того ни с сего говорит Вачик.

— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…

— Жалко, что я не знаю, а то сообщил бы, — замечая, что на него не обращают внимания, продолжает Вачик.

— Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять…

— А вы, ребята, не знаете? — спрашивает Вачик.

— Ну, ну, — сердится Тигран. Он понимает, что у Вачика что-то вертится на языке и он ищет повода рассказать. — Чего тянешь? Говори.

— Ребята, — виноватым тоном говорит Вачик. — Я собрал приемник.

— Приемник?!

— Да.

— Почему нам ничего не говорил?

— Не знаю… Но я никому не покажу до тех пор, пока в моей жизни не произойдет что-нибудь большое, по-настоящему большое…

— А нам покажешь?

— Конечно.

— Тридцать три, тридцать четыре… А что-нибудь ловит.

— Конечно.

— Например, Киев ловит?

— Ловит.

— Ленинград?

— Все ловит.

— Тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь…

— Да, ты станешь ученым, — вздыхает Тигран. — А я… Я и сам не знаю, чего хочу.

— Упала, упала! Сороковая упала! — вскакивает с места Зарэ.

— Что, кто упала?

— Звезда, сороковая звезда. Значит, я стану поэтом.

— А я… — Вачик хочет сказать «ученым», но стесняется. — А я буду работать в обсерватории.

— Ну и я, наверно, что-нибудь буду делать… Что-нибудь хорошее… Чтоб все были довольны мной, — говорит Тигран.

— Ребята, давайте здесь поклянемся, что бы мы ни делали, будем делать так, чтоб люди были довольны, — говорит Зарэ и, вопросительно посмотрев на товарищей, протягивает руку. Хоть он чувствует, что в этом есть что-то детское, все-таки непосредственность берет верх.

— Я не буду, — говорит Вачик.

Зарэ растерянно смотрит на него. Потом на Тиграна.

— Я тоже, — говорит Тигран.

Рука Зарэ так и остается вытянутой.

— Дурак, — вдруг говорит Вачик и пожимает его руку. Тигран тоже кладет свою руку. Зарэ, поняв, что они пошутили, облегченно вздыхает. И все трое смеются.

— А девушка, девушка? — вдруг спохватывается Зарэ и вскакивает с места.

— Какая девушка?

И они только сейчас вспоминают, для чего поднялись сюда. Они совсем забыли о девушке. А сейчас уже поздно.

Но они как будто не так уж недовольны этим. И, видимо, потому, что в жизни есть что-то значительно более серьезное и важное, чем папиросы и девушка, которая должна была пройти в десять часов.

— Сорок пять, сорок шесть, сорок семь, сорок восемь, сорок девять…

Тигран смотрит на вечерний город, на его тысячи огней, прислушивается к окружающей глубокой тишине, которая только одна слушала и знает об их мечтах. И Тигран расправляет плечи. Он действительно сейчас по-новому смотрит на все, будто именно сейчас он открыл для себя что-то новое. Все это больше не обыденно и для этих троих никогда обыденным не будет, ведь в их жизни был этот последний вечер, этот знакомый небосвод, который, кажется, всегда был таким ясным, и есть этот большой город, его тысячи огней и их отражение в небе — крохотные звезды. И самое главное: потому что у них есть мечты, пусть немного детские, пусть немного смешные, раз уж о них говорится вслух.

Тигран смотрит широко раскрытыми от удивления глазами. И в тишине так искренне звучат его слова:

— Ребята, мир-то какой большой!

Все в квартале недовольны, как бреет дядя Арам, но все бреются у него. Вот и сегодня он своему клиенту порезал щеку. Клиент не выдерживает и начинает сердиться. Странные эти клиенты! Вот, скажем, этот — вместо того чтобы упрекать дядю Арама в том, что тот порезал его, придирается, что в парикмахерской грязно, что на стульях пыль, что пол никогда не моется. И с издевкой добавляет, что дядя Арам еще, мол, уполномоченный квартала. Однако, уходя, он спрашивает:

— Когда прийти в следующий раз?

— Я не работаю только по понедельникам, — отвечает дядя Арам.

Потом он остается в парикмахерской один и опять ждет посетителей. Через окно он видит Зарэ. Он идет, окруженный ребятишками. Они что-то кричат и дергают его за куртку. Дядя Арам не обращает на них внимания. Но вдруг он с удивлением смотрит на дверь, хочет улыбнуться и не может. В дверях стоит Зарэ.

— Здравствуйте, дядя Арам, — говорит он.

— Здравствуй, Зарэ, — весело отвечает дядя Арам.

Ребятишки остались на улице и заглядывают в окно. Зарэ садится в кресло. Делает все точно так, как большинство посетителей парикмахерской. Дядя Арам воодушевленно засучивает рукава и начинает направлять бритву, хотя для того, чтобы побрить Зарэ, можно этого не делать. Дядя Арам чувствует себя счастливым, ему кажется, что до сих пор он ничего особенного для квартала не сделал, а вот сегодня должен сделать что-то очень хорошее, очень важное. Ведь уже начинает бриться новое поколение! И в первую очередь оно проходит через руки дяди Арама. Он горд этим, точно это поколение принадлежит ему и он сам его вырастил.

От радости он начинает разговаривать больше обычного:

— Другие парикмахеры так не бреют. У каждого в работе свой стиль. Так же, как у вас, у поэтов, каждый пишет по-своему…

Дядя Арам говорит, а сам в уме прикидывает, кто же еще скоро станет его клиентом. Арсен, Карен… Он улыбается, вспомнив, что несколько дней назад был с женой в кино и, встретив там Тиграна, обратил внимание, что у него на лице появились жиденькие волосы. Значит, и этот скоро появится здесь…

Вдруг Зарэ перебивает его: