Синтия Д'Апри Суини - Гнездо [litres]

Тишина. Она прочистила горло и наклонилась поближе к телефону, лежавшему на столе, чтобы ее точно услышали.

– И я хотела бы поговорить с Лео Пламом.

– Ну, значит, нас таких двое, – сказала Стефани.

Погода в день рождения Мелоди обычно была довольно мрачной, что неудивительно для последних дней февраля. Нью-Йорку в феврале оставалось еще несколько недель до хоть сколько-нибудь устойчивого солнца, или птичьего пения по утрам, или нежных побегов, пробивающихся сквозь пеструю грязь. Праздники и Новый год уже становились далеким воспоминанием, съежившимся, как застарелые, покрытые копотью сугробы вдоль обочины, которые в конце концов растают под сумрачным мартовским дождем, оставив по себе только кучки сухого собачьего дерьма.

Но иногда, как в сороковой день рождения Мелоди, погода ей улыбалась и отводила воздушные потоки достаточно далеко на север, чтобы во всем блеске сообщить о наступающей весне, зачаточно теплой и манящей. То был один из дней, которые могут одурачить крокусы, заставив их расцвести слишком рано, а двадцатилетних обитателей Нью-Йорка обнажить по-зимнему белые ноги и зашагать по недавно посыпанным реагентами тротуарам в губительных для подъема шлепанцах, пачкая пятки, все еще нежные и розовые после месяцев, когда их лелеяли носки, ботинки и тапочки из овчины.

Направляясь на юг по Таконикской автостраде вне себя от злости, Уолт ровно на четыре мили превышал ограничение скорости; настроение в машине было напряженным. После нелепого встречного предложения Мелоди и последовавшего за ним отказа уступить двое потенциальных покупателей их дома потеряли терпение и решили поискать другие варианты. Когда Уолтер обнаружил обман Мелоди, он скорее опешил, чем рассердился. Он собирался позвонить Вивьен Рубин, чтобы возобновить переговоры, но тут пришел многообещающий имейл от Лео. Мелоди удалось убедить его подождать до ужина в честь ее дня рождения.

Мелоди знала, что Уолта раздражает еще и то, как она волнуется из-за праздника. Ему легко говорить, у него за спиной сорок пять лет прекрасных дней рождения. Ему легко быть пресыщенным и уставшим от жизни, но ей-то исполнялось сорок, и это был первый настоящий праздник в честь ее дня рождения за, ну, в общем, всю ее жизнь.

Первый и последний раз день рождения Мелоди праздновали, когда ей исполнилось двенадцать, – редкая уступка со стороны Франси. В тот день Мелоди шла домой из школы с тремя ближайшими подругами и едва могла справиться с предвкушением – и заглушить далекий барабанный бой тревоги. Она просила мать купить разной еды, чтобы накрыть стол, и подготовить игры. Франси отмахнулась от ее наставлений: «По-моему, я знаю, как развлекать гостей».

Но единственным праздником в доме Пламов, который Мелоди помнила, был день рождения Франси прошлым летом – он оказался таким шумным и затянулся настолько допоздна, что соседи позвонили в полицию. Полицейские, приятели Леонарда и Франси, присоединились к веселью и расположились на заднем дворе, потягивая пиво. Мелоди наблюдала из окна ванной на втором этаже, как ее мать слегка подпрыгивает на коленях полицейского, каждый год приходившего к ним в школу рассказывать об опасных незнакомцах; он звал себя «офицер Дружелюбный». Руки офицера Дружелюбного привольно лежали на талии Франси, как раз над округлением ее бедер. «Руки вверх!» – повторял он, и Франси поднимала руки и хохотала, когда его ладони скользили вверх по ее телу, останавливаясь, едва его пальцы касались снизу ее грудей. Мелоди была уверена, что никаких игр на том празднике не было. Или мешков с подарками. Только торт и музыка, и полно сигарет и коктейлей.

Франси встретила Мелоди и ее школьных подруг на пороге, одетая в кимоно, с бокалом мартини. У Мелоди оборвалось сердце. Халат посреди дня был очень плохим знаком. И коктейль тоже.

– Добро пожаловать, дамы, добро пожаловать.

Франси жестом пригласила всех зайти. Мелоди видела, как девочки осматривают дом, а потом переглядываются – настороженно, но с интересом. Тюдоровский особняк снаружи выглядел величественно, но внутри был запущенным и неухоженным, порядка в нем не было. Прихожая, посреди которой девочки стояли в зимних пальто, была забита уличной одеждой на все времена года. На скамье были свалены пальто, шапки и варежки свешивались из корзин, стоявших на полу, повсюду валялась обувь – сломанные шлепанцы, вечерние босоножки, непромокаемые сапоги, зимние ботинки.

– Вы как раз вовремя, – сказала Франси. – Обожаю пунктуальных гостей.

– Мы пришли прямо из школы, – пояснила подруга Мелоди Кейт. – Тут быстро.

– Да, точно. Точно, – кивнула Франси, сфокусировав взгляд на Кейт и осматривая ее с ног до головы. – Мыслишь логически. Отличница?

– Мама, – сказала Мелоди.

Она хотела, чтобы мать прекратила разговаривать с ее подругами, а еще больше – прекратить этот допрос, одну из любимых привычек Франси: оценивать людей по первому – часто необъяснимому – впечатлению. Мелоди хотела, чтобы Франси пошла наверх и переоделась в брюки и свитер, и волосы завязала сзади бархатной резинкой, как мать Кейт, или принесла поднос с печеньем и горячим какао, как мать Бет, и спросила про домашнюю работу, или ворвалась в двери после целого дня в городском офисе, как мать Леи, и сразу побежала на кухню, сказав с чудным ирландским выговором: «Скоро ужин, лапы мои. Вы небось оголодали!»

– Логика – недооцененное свойство, – продолжила Франси, обращаясь к Кейт. – Она очень важна в жизни, важнее многих других вещей.

Она повернулась к двум другим девочкам и немного сощурилась, словно пытаясь сфокусироваться; выловила луковку из мартини.

– Ты – хорошенькая, – сообщила она, тыча мокрым от джина пальцем в Бет, которая, в общем, была самой хорошенькой девочкой в школе. Мелоди пришла в тихий восторг, когда однажды Бет после французского заговорила с ней, рассказала, как сделать челку объемнее, и поделилась тушью с блестками.

– А ты, – сказала Франси, разглядывая Лею, которая отступила назад и сжала кулаки, словно знала, как подготовиться к уничижительной оценке Франси, – ты, должно быть, лесбиянка.

– Мама!

– Что такое лесбиянка? – спросила Кейт.

– Неважно, – сказала Мелоди, схватив Лею за руку и махнув остальным, чтобы шли за ней. – Она шутит. Это семейная шутка. Потом объясню.

Это правда было чем-то вроде семейной шутки, хотя объяснить ее Мелоди не могла. Лея была самой давней подругой Мелоди, незаметная неясная девочка, ее самой примечательной чертой был постоянный насморк из-за круглогодичной сенной лихорадки. Лея слегка хандрила и таскалась за Мелоди по школе, шмыгая и чихая.

– Как твоя подружка-лесбиянка? – спрашивала Беа, имея в виду Лею. – У вас все серьезно?