Пип Уильямс - Потерянные слова

Я начала перебирать бумажки в сундуке, откладывая женские слова в сторону. Некоторые повторялись, и для них уже накопились цитаты от разных женщин. Я и не подозревала, какая большая у меня коллекция.

Лиззи вытащила из-под кровати швейную коробку.

— Это тебе пригодится, если ты собираешься держать все в порядке.

Она положила передо мной подушечку для иголок, похожую на ежика.

Когда я закончила разбирать все слова, на улице уже стемнело. У нас обеих болели пальцы от иголок.

— Оставь себе, — сказала Лиззи, когда я протянула ей подушечку. — Для новых слов.

В стене Скриптория была маленькая дырочка, прямо над моим столом. Я заметила ее прошлой зимой, когда струйка холодного воздуха уколола мою руку. Я попыталась заткнуть ее комочком бумаги, но он постоянно выпадал. Потом я поняла, что у меня есть глазок: я могла видеть, как мужчины курят сигареты или как папа с мистером Балком набивают трубки и обмениваются шуточками. Gossipiania [50] Сплетница. — так я про себя думала, когда обрывки разговоров долетали до моего уха. Для этого слова уже написали определение, но в последней корректуре его вычеркнули. Я узнавала помощников по цвету их одежды, и у меня было странное чувство, что я снова оказалась под сортировочным столом.

Слабый лучик света двигался по моей бумаге, как солнечные часы, поэтому я сразу заметила, когда он исчез. Раздался лязг велосипеда, который прислонили к стене Скриптория, и я наклонилась к отверстию. Я увидела незнакомые брюки и рубашку, рукава которой были закатаны до локтей. Пальцы были длинными, а ногтевая фаланга большого пальца выглядела неестественно широкой. Мужчина проверил содержимое сумки, как это делала я перед воротами Издательства. Я попыталась рассмотреть его лицо, но не получилось.

Отодвинувшись от отверстия, я наклонилась немного вправо, чтобы увидеть дверь Скриптория.

Он стоял на пороге. Высокий и стройный. Чисто выбритый. Темные вьющиеся волосы. Он заметил, что я выглядываю из-за книжной полки, и улыбнулся. Я сидела слишком далеко и не могла рассмотреть его глаза, но я знала, что у них цвет вечернего неба — почти фиолетовый.

Я не помнила его имя, хотя однажды, когда я отвозила слова в Издательство, он мне его называл. Тогда я была совсем девчонкой, а он по-доброму общался со мной.

С тех пор я видела его только издалека, когда искала мистера Харта в Издательстве. Наборщик всегда стоял у станка в глубине печатного цеха, и лоток с набором шрифтов почти полностью заслонял его. Иногда он поднимал голову, когда я входила в дверь, всегда улыбался, но никогда не махал мне рукой. В Саннисайде я его видела впервые.

Кроме меня, в Скриптории был еще мистер Данкворт. Он поднял голову и внимательно присмотрелся к тому, кто вошел. Ему потребовалась секунда, чтобы сформировать мнение о нем.

— Что вам? — сказал он тоном, предназначенным мужчинам с грязными ногтями. Моя рука крепко сжала карандаш.

— Я привез гранки для доктора Мюррея. От Si до Simple .

— Давайте сюда, — мистер Данкворт протянул руку, но не поднялся со стула.

— А вы кто? — спросил наборщик.

— Простите, что вы сказали?

— Ревизор захочет узнать, кто принял гранки вместо доктора Мюррея.

Мистер Данкворт поднялся из-за сортировочного стола и подошел к наборщику.

— Передайте Ревизору, что гранки принял мистер Данкворт.

Он забрал страницы из рук наборщика прежде, чем тот их протянул.

Сидя за столом в дальнем углу, я затаила дыхание и чувствовала, как возмущение и раздражение накрывают меня с головой. Мне хотелось вмешаться и поприветствовать наборщика, но, не зная его имени, я бы выглядела глупо.

— Я обязательно передам, мистер Данкворт, — сказал наборщик. — Кстати, меня зовут Гарет. Приятно было познакомиться.

Он протянул руку, испачканную краской, но мистер Данкворт просто уставился на нее и вытер свою ладонь о брюки. Гарет опустил руку и кивнул. Мельком взглянув в мою сторону, он вышел из Скриптория.

Я взяла со стола чистый листочек и написала:

ГАРЕТ

Наборщик.

Я стояла у дверей Скриптория и читала статью в «Оксфорд кроникл», пока доктор Мюррей дописывал послание, которое мне нужно было отвезти мистеру Брэдли.

Маленькая заметка была запрятана в середину газеты.

Трех суфражисток, арестованных за акцию протеста против премьер-министра Герберта Асквита, насильно накормили в тюрьме Уинсон-Грин после нескольких дней голодовки. Женщин арестовали за гражданское неповиновение и преступный ущерб после того, как они бросили черепицу в полицейских с крыши Бингли-холла в Бирмингеме, где господин Асквит проводил собрание, посвященное государственному бюджету, вход на которое был запрещен для женщин.

У меня перехватило дыхание. Как можно насильно накормить взрослую женщину? В статье не было ни подробностей ареста, ни имен задержанных. Я подумала о Тильде. Ее последняя открытка пришла из Бирмингема, где, по ее словам, женщины готовы не только подписывать ходатайства.

— Здесь кое-что для мистера Харта, надо отнести в Издательство, — сказал доктор Мюррей, напугав меня. — Но сначала загляни в Старый Эшмол и передай это мистеру Брэдли.

Он протянул мне конверт, на котором было написано «Брэдли», и первые гранки для буквы Т .

Величие старого здания Музея Эшмола было несравнимо со скромностью Скриптория: каменные стены и бюсты знаменитых людей, достигших каких-то побед. Когда я впервые их увидела, я почувствовала себя маленькой и ничтожной, но со временем они разбудили во мне дерзкое тщеславие, и я стала представлять, как вхожу в это здание и сажусь за стол редактора. Однако, если у женщин нет прав участвовать в собрании по государственному бюджету, у меня не будет прав стремиться к своей мечте. Я снова подумала о Тильде и о ее жажде борьбы. Я вспомнила о женщинах, которые попали в тюрьму. Решилась бы я уморить себя голодом? Смогла бы, если бы мне это помогло стать редактором?

Я поднялась по лестнице к массивным двойным дверям, ведущим в отдел Словаря. Он был просторным и светлым, с каменными стенами и высокими потолками, которые поддерживались греческими колоннами. Словарь заслуживал такое помещение. Когда я впервые здесь побывала, я удивилась, почему не доктор Мюррей, а мистер Брэдли и мистер Крейги удостоились чести занять его. «Он мученик Словаря, поэтому Скриппи ему идеально подходит», — ответил папа, когда я его спросила об этом.

Я рассматривала огромную комнату, стараясь понять, кто из помощников сидел за ворохом бумаг, которыми был завален каждый стол. Элеонор Брэдли выглянула из-за книжной горы и помахала мне рукой.

Она убрала пачки бумаг со стула, чтобы я смогла на него сесть.