Пип Уильямс - Потерянные слова

Я больше не хотела ни о чем думать, но свои мысли у меня получалось контролировать не лучше, чем погоду. Представив, как она ищет у меня в шкафу черное платье, я начала плакать. Мне вспомнились розы на папиной тумбочке. Лиззи увидит, что они завяли. Она унесет вазу на первый этаж и подумает о том, успел ли мой папа полюбоваться букетом до того, как его увезли в больницу.

Я хотела, чтобы цветы остались. Не сухие, а слегка увядшие. И чтобы они стояли там целую вечность.

5 мая 1913

Моя дорогая Эсме!

Послезавтра я приеду в Оксфорд и все время буду рядом с тобой. Нам нужно поддержать друг друга. Конечно, тебе придется пожимать руки людям и слушать истории о доброте твоего отца (их будет очень много), но в нужный момент я уведу тебя от бутербродов и доброжелателей, и мы пойдем по берегу Касл-Милл, пока не придем к мосту Уолтона. Гарри всегда любил это место. Там он предложил Лили руку и сердце.

Сейчас не время показывать свою стойкость, моя дорогая девочка. Гарри был тебе и отцом, и матерью, поэтому после его ухода ты можешь чувствовать себя потерянной. Я тоже была привязана к своему отцу, поэтому представляю, как сейчас болит твое сердце. Позволь ему болеть.

Мой отец мысленно разговаривает со мной, когда я нуждаюсь в добром совете. Думаю, Гарри будет делать то же самое, а пока используй для этого молодого человека, с которым ты так сблизилась. «Он очень понравился бы Лили», — написал мне Гарри в своем последнем письме. Он говорил тебе об этом? Вот тебе и благословение свыше.

Я думаю, что ты устроилась в комнате у Лиззи, поэтому с поезда я поеду сразу же в Саннисайд.

С любовью,

Как и обещала, Дитте увела меня от всех доброжелателей. Мы ни с кем не попрощались, просто вышли в сад, обогнули Скрипторий и пошли по Банбери-роуд. На улице Сент-Маргарет я обнаружила, что Гарет идет рядом — просто в нескольких шагах позади нас. До Касл-Милл мы все шли молча.

— Гарри гулял здесь каждый субботний вечер. Представляешь, Гарет? — сказала Дитте, и он подошел ко мне поближе. — Он приходил сюда обсудить с Лили то, что случилось за неделю. Ты знала об этом, Эсме?

Нет, я не знала.

— Я сказала «обсудить», но на самом деле он размышлял. Он гулял по этой тропинке с мыслями, полными забот, а когда подходил к мосту, все его тревоги исчезали. Он рассказывал мне, что на все смотрел с точки зрения Лили.

Дитте взглянула на меня, пытаясь понять, стоит ли ей продолжать. Я на это надеялась, но промолчала.

— Конечно, ты была основной темой их разговора, но я была удивлена, узнав, что он советовался с Лили по любым вопросам. Он спрашивал у нее, что надеть на то или иное мероприятие, что купить — баранину или говядину — на воскресный обед. Это случалось в тех редких случаях, когда он собирался приготовить жаркое по всем правилам.

Мои губы дрогнули в улыбке, когда я вспомнила нашу говядину, сырую или подгоревшую, и наши воскресные прогулки по Иерихону.

— Так и было, — сказала Дитте, сжимая мне руку.

История Дитте стала настоящим подарком. Когда я ее слушала, мои воспоминания о папе оживали, как будто художник наносил на полотно свои последние штрихи, чтобы создать впечатление утреннего света. Даже образ Лили, всегда размытый, вдруг стал ярче.

— Здесь, — сказала Дитте, когда мы подошли к мосту. — Вот их место.

Я столько раз проходила под этим мостом, но сегодня он выглядел совсем по-другому. Гарет взял меня за руку и подвел к скамье на обочине дорожки. Он сел достаточно близко и, возможно, чувствовал мою дрожь.

Я думала о том, что все получилось не так, как должно быть. Но о ком были мои мысли — о папе или о Гарете? Гарет никогда раньше не держал меня за руку, а папа будет со мной всегда.

Пока мы сидели, ручей почти не двигался под мостом, но на воде то и дело появлялась рябь. Я представляла, как папа сидит здесь и отпускает свои мысли в свободное плаванье.

— Кто-то оставил цветы, — сказал Гарет.

Мы с Дитте посмотрели в ту сторону, куда он показывал, и я увидела букет, возложенный к арке моста. Цветы уже потеряли свежесть, но не завяли. У двух или трех бутонов сохранились цвет и форма.

— Господи, — воскликнула Дитте дрожащим голосом, — они же для Лили!

Я растерялась, и Гарет пододвинулся ко мне поближе.

Слезы сбегали по морщинкам вокруг глаз Дитте.

— Я была с ним здесь в первый раз, сразу после ее похорон. Я понятия не имела, что он все это время носил ей цветы.

Я огляделась по сторонам, надеясь увидеть образ папы. Прошло всего несколько дней, а я уже привыкла к такой игре подсознания, но на этот раз оно меня не победило. Мне стало легче дышать. Сделав вдох, я услышала аромат увядающих нарциссов. Папе они никогда не нравились, но он говорил, что их любила Лили.

Я не могла спрятаться от папиного отсутствия. Я ощущала его, когда сворачивала на улицу Обсерватории, и когда открывала дверь нашего дома, то с трудом перешагивала порог. Лиззи жила со мной несколько недель, и аромат ее ужинов постепенно заглушил запах папиного табака. По утрам мы вместе вставали и шли в Саннисайд. Целый час я возилась с Лиззи на кухне, чтобы помочь ей возместить потраченное время, которое она теряла, оставаясь со мной. Когда в Скриптории появлялся кто-то из помощников, я выходила в сад и шла следом за ним.

За сортировочным столом осталось место, которое никто не занимал. Возможно, это было проявление уважения ко мне, но я иногда видела, как мистер Свитмен поправляет папин стул, а мистер Мейлинг то и дело поворачивается в ту сторону, чтобы задать вопрос. Доктор Мюррей заметно постарел после папиной смерти. Он смотрел через сортировочный стол туда, где сидел папа, и не хотел искать нового помощника. Я ненавидела пустое место, которое осталось после папы, и старалась не смотреть в ту сторону.

Горе было единственным, что я могла чувствовать. Оно заполнило мои мысли и затопило сердце. Я ходила иногда с Гаретом на прогулки. Если шел дождь, мы обедали в Иерихоне, а в хорошую погоду бродили по берегу реки Чаруэлл. Куст боярышника подсказывал нам, сколько месяцев прошло со смерти папы: сначала спели ягоды, потом облетала листва. Я воспринимала дружбу Гарета как должное, как способ заполнить пустоту. Когда он брал меня за руку, я не замечала этого до тех пор, пока он не отпускал мою ладонь.

Приближалось Рождество, и моя тетя пригласила меня к себе в гости в Шотландию. Без папы они все казались мне чужими. Я написала извинения и отправилась в Бат, где Дитте и Бет щедро угощали меня порциями хорошего юмора, прагматизма и кексом «Мадера». В Оксфорд я вернулась более воодушевленной, чем когда его покидала.

Я пришла на работу в Скрипторий на третий день 1914 года. На папином месте сидел новый лексикограф — мистер Роулингс. Он был не молодым и не старым и выглядел совершенно неприметным. И он понятия не имел, чье место за сортировочным столом занимал.