Пип Уильямс - Потерянные слова

Поправляя воротник, он случайно дотронулся до моей шеи, и я забыла, о чем мы только что разговаривали.

— Она приехала, чтобы поддержать суфражисток, — ответила я, закутываясь в пальто, хранившее его тепло. — И чтобы увидеть меня. Мы раньше были довольно близкими подругами.

На Уолтон-стрит мы сбавили шаг, обошли вокруг Сомервиль-колледж и остановились у здания Издательства. В комнате над аркой горел свет.

— Харт, — сказал Гарет.

— Он никогда не уходит домой?

— Издательство — его дом, они с женой здесь живут.

— А ты где живешь?

— У канала. В той же рабочей пристройке, где мама вырастила меня. После ее смерти мне разрешили в ней остаться, потому что там слишком сыро и тесно для семьи с детьми.

— Тебе нравится работать в Издательстве? — спросила я.

Гарет прислонился к железным перилам.

— Это все, что я умею, — ответил он, — поэтому здесь не идет речь о том, нравится мне это или нет.

— Ты когда-нибудь представлял себе другую жизнь?

Он посмотрел на меня, слегка наклонив голову.

— Ты не задаешь простых вопросов, не так ли?

Я не знала, что ответить.

— Хотя простые вопросы обычно очень скучны, — продолжил он. — Иногда я мечтаю отправиться в путешествие во Францию или Германию. Я умею читать на французском и немецком.

— Только читать?

— Это все, что требуется для моей работы. Я начал увлекаться языками, когда учился на наборщика. Благодаря Харту. Он основал Институт Кларендон, чтобы дать образование своим неграмотным сотрудникам и предоставить место оркестру для репетиций.

— В Издательстве есть свой оркестр?

— Конечно. И хор тоже.

Когда мы продолжили прогулку, расстояние между нами сократилось, но на улице Обсерватории мы шли молча. Мне было интересно, пригласит ли Гарет меня снова на свидание. Я надеялась на это, и мне хотелось думать, что его тоже терзали сомнения, отвечу ли я согласием. Когда мы подошли к моему дому, я увидела папу в гостиной. Он сидел у окна на том же месте, как до моего ухода. Папа открыл дверь еще до того, как я в нее постучала. Мы с Гаретом едва успели пожелать друг другу спокойной ночи.

Тильда осталась в Оксфорде.

— Ночую у подруги, — сказала она. — У нее есть лодка на ручье Касл-Милл. Через окно рядом с моей кроватью я могу видеть колокольню церкви Святого Варнавы.

— Удобно спать в лодке?

— Вполне. И тепло. Она живет там с сестрой, поэтому нам бывает тесновато. Нам приходится занимать очередь, чтобы переодеться, — Тильда ухмыльнулась.

Я написала свой адрес на листочке и протянула ей.

— Возьми на всякий случай.

Прошла зима, и весна устремилась к лету. Когда я спрашивала Тильду, почему она задержалась в Оксфорде, она говорила, что вербует новых членов в организацию ЖСПС. Если я задавала лишние вопросы, она меняла тему разговора.

— Я надеялась видеться с тобой чаще, — сказала она однажды, когда мы прогуливались вдоль ручья Касл-Милл, — но ты все свободное время проводишь с Гаретом.

— Это не так. Мы с ним иногда обедаем в Иерихоне, и все. Пару раз сходили в театр.

— Ты всегда любила театр, — сказала Тильда. — Ой, Эсме, ты пылаешь, как школьница. Готова поспорить, что ты еще девственница.

Я покраснела еще больше и опустила голову. Если Тильда и заметила мое смущение, то решила ничего не говорить, и какое-то время мы шли молча. Вода покрылась рябью, и я почувствовала на шее укус комара.

— Как вам сейчас на лодке, Тильда? Погода становится теплее.

— О, мы там как сардины в жестяной банке, оставленной на солнце. Тухнем потихоньку.

— Ты можешь жить с нами, я тебе говорила. Уверена, что папа не будет против, — сказала я, зная, что она снова отклонит мое предложение.

— Я скоро уеду. Мое боевое задание почти выполнено.

— Звучит так, как будто ты служишь в армии.

— Но так и есть, Эсме. В армии миссис Панкхёрст, — она шутливо приложила руку к мнимому козырьку. — В армии ЖСПС.

— Я начала посещать местные собрания суфражисток вместе с миссис Мюррей и ее дочерьми. Мужчины туда тоже приходят, но женщины говорят там больше, чем они, — сказала я.

— Они только и делают, что говорят, — заметила Тильда.

— Не думаю, что это так, — возразила я. — Они выпускают журнал и устраивают разные мероприятия.

— Но это тоже разговоры, разве нет? Одни и те же слова, и ничего не меняется.

Я вспомнила, как Гарет спросил у меня, почему Тильда приехала в Оксфорд. Я давно убедилась, что не ради меня. Сейчас я понимала, что причина была в чем-то совсем другом, но знать ее мне не хотелось.

— Как поживает Билл? — спросила я, не глядя на нее.

Тильда уже вскользь упоминала о брате, и я была ей за это благодарна. Но вскоре она собиралась уехать, и мне почему-то захотелось узнать о нем подробнее.

— Билл? Тот еще негодяй. Он разбил мне сердце. Обрюхатил какую-то наивную девчонку и перестал быть моим мальчиком на побегушках. Я была в ярости.

— Обрюхатил?

Она усмехнулась.

— Знакомый взгляд. Ты до сих пор носишь в карманах свои листочки?

Я кивнула.

— Тогда достань один.

Мы остановились. Тильда расстелила шаль на траве у дороги, и мы сели.

— Как здорово, — сказала она, когда я доставала листочки и карандаш. — Как будто вернулись в прошлое.

У меня тоже было такое ощущение, только я знала, что как прежде уже не будет.

— Обрюхатить , — произнесла я, записывая слово. — Теперь мне нужно предложение.

Она откинулась назад, опираясь на локти, и подставила лицо под солнечные лучи первого летнего дня. Она не торопилась, как раньше, и желала придумать для меня удачный пример.

— Билл обрюхатил наивную девушку, и теперь он — папа, работающий целый день и полночи, чтобы прокормить своего вопящего младенца.

Я должна была сразу понять значение слова, но его новизна оставила для меня другие слова в тени. Я дописала ее предложение дрожащей рукой.

— Он стал отцом? — спросила я, взглянув на нее.

Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Она продолжала наслаждаться солнцем с закрытыми глазами.

— Я называю его Лапочка Билли. Ему пять лет. Сладкий, как пирожок, и он обожает тетю Тидди, — она наконец открыла глаза. — Он до сих пор меня так называет, хотя болтает не хуже взрослых. Смышленый, как Билл в его возрасте.

Я посмотрела на листочек.

ОБРЮХАТИТЬ

Зачать ребенка.

«Билл обрюхатил наивную девушку, и теперь он — папа, работающий целый день и полночи, чтобы прокормить своего вопящего младенца».

Тильда Тейлор, 1913

Билл не рассказал ей о нас. Он не хвастался и не откровенничал. С тех пор как я отдала Ее, я уже не раз пожалела, что не смогла полюбить его.

Доктор Мюррей подозвал меня к себе.

— Эсме, полагаю, твоя рабочая нагрузка и обязанности увеличатся в ближайшие несколько месяцев, — сказал он.