Пип Уильямс - Потерянные слова

В палате почти ничего не изменилось с тех пор, как я в нее вошла, но взгляды раненых были устремлены на нас. Мой стул лежал опрокинутым, а кровать Берти стояла криво. Он скорчился под ней, прижав колени к груди и зажав уши руками. Его трясло так, как будто он голым лежал в сугробе. Бедняга намочил себе штаны.

Ангус лежал на полу, как будто его спихнули с кровати. Вместо стоп на ногах были повязки. «Траншейные стопы», — говорил он сам. Помогая себе руками, он полз к Берти.

— Амико , — протяжно, нараспев позвал он, словно ребенок, играющий в прятки, — Амико, амико .

Крик превратился в ужасный стон, и Берти стал раскачиваться взад и вперед.

Я подползла к нему на коленях и обняла его трясущееся тело. Он был маленьким и худым — совсем еще ребенок.

— Секура , — сказала я ему на ухо.

Я вспомнила, как Лиззи сажала меня на колени и прогоняла прочь все мои тревоги своим спокойным, равномерным голосом.

— Секура , — сказала я, раскачиваясь вместе с Берти. — Секура .

Ангус обнял нас обоих, и я почувствовала, как он останавливает наше раскачивание. Стоны Берти сменились мычанием, а я напевала ему на ухо. Он перестал раскачиваться, прижался к моей груди и заплакал.

Сестра Морли посадила меня за свой стол и принесла мне кружку чая.

— У нас много таких парней, как Берти, — сказала она. — Не с таким же военным неврозом — я думаю, это особый случай, — а тех, которые не разговаривают, хотя, по мнению доктора, у них сохранилась функция речи.

— Как им помогают?

— Многих отправляют в военный госпиталь в Нетли, недалеко от Саутгемптона, — ответила сестра. — Они пробуют разные способы лечения. Доктор Остлер считает, что к вашей эсперанто-терапии стоит присмотреться, и он написал об этом своим коллегам. Он наслышан о вашей работе над Словарем и думает, что ваш опыт может пригодиться при разработке программы лингвистической терапии. Он надеется, что вы сможете поехать туда и поговорить с персоналом о том, как вы общались с Берти.

— Но Берти не сказал ни слова, — сказала я. — Нет никаких признаков того, что мои действия пошли ему на пользу.

— Это был первый раз, когда его удалось успокоить словами вместо хлороформа. Это прорыв, миссис Оуэн.

Ночью мне приснилось, что я во Франции. На голове Гарета был тюрбан, а Берти мог говорить. Ангус раскачивался со мной, повторяя: «Секура, секура» . Я посмотрела на свои стопы — и увидела окровавленные обрубки.

Когда я пришла на следующее утро в Скрипторий, Лиззи была уже там. Она протирала ячейки влажной тряпкой, и я услышала запах уксуса.

— Проспала? — спросила она.

— Кошмары снились.

Лиззи кивнула.

— Сегодня утром увезут ячейки. Если сложишь в коробку все, что лежит у тебя на столе, ее тоже заберут.

Мой стол. Все находилось на своих местах, даже лежали листочки и копии гранок. Мой закуток был похож на комнату в музее. Я взяла коробку и стала наполнять ее.

Мой экземпляр словаря Сэмюэла Джонсона отправился туда первым, потом — папины книги, которые он называл «библиотекой Скриппи». Я взяла в руки потрепанный том «Тысячи и одной ночи» и открыла сказку про Аладдина. На меня нахлынули воспоминания, и я закрыла книгу.

Я убрала все на столе и открыла его крышку. Там лежал роман, который я так и не смогла дочитать до конца. Из него выпал листочек — скучное слово, скорее всего дубликат. Я положила его обратно в книгу, а ее — в коробку. Карандаши и ручка. Блокнот. «Правила Харта» с запиской мистера Данкворта. Все отправилось следом.

Я взяла обувную коробку с листочками. Моими листочками. Листочки, которые Гарет получал от Лиззи или тайком забирал из Скриптория. Я положила их тоже в большую коробку, закрепив друг с другом ее створки.

— Я думаю, мы закончили, Лиззи, — сказала я.

— Почти.

Она обмакнула тряпку в ведро и отжала лишнюю воду. Затем встала на колени и вытерла нижний ряд ячеек.

— Теперь все, — сказала Лиззи, сев на корточки.

Я помогла ей подняться.

Пожилой мужчина и юноша пришли, когда Лиззи выливала воду из ведра под ясень.

— Все готово, — сказала я.

Мужчина показал на полку с ячейками у двери, и мальчик наклонился, чтобы подхватить ее с одного конца. У обоих было одинаковое телосложение и светлые волосы. Хотелось надеяться, что война закончится до того, как юноша станет совершеннолетним. Они отнесли полки к небольшому грузовику, стоявшему на подъездной дорожке.

Лиззи вернулась со щеткой и совком.

— Только подумаешь, что уже все сделано!

Она стала подметать пыль, десятилетиями скапливавшуюся под ячейками.

Полка за полкой мужчина и его мальчик убирали все, где когда-то хранились листочки.

— Последняя, — сказал мужчина. — Ту коробку тоже забирать? Ее отвезти в Старый Эшмол?

Теперь мне надо идти в Старый Эшмол? Раньше я не думала об этом, но сейчас такой вопрос возник.

— Пока оставьте ее здесь, — попросила я.

Мужчина, держа полку за один конец, выходил из Скриптория задом, вертя головой, чтобы не споткнуться обо что-нибудь. Я вышла вслед за ними и смотрела, как они грузят последние ячейки в машину. Они закрыли кузов, влезли в кабину и выехали за ворота в сторону Банбери-роуд.

— Теперь точно все, — сказала я Лиззи, вернувшись в Скрипторий.

— Не совсем.

Стоя на коленях, она держала в одной руке совок, а в другой — пачку листочков.

— Они грязные, — предупредила она, передавая их мне.

Листочки были скреплены друг с другом ржавой булавкой и паутиной. Я вынесла их на улицу и отряхнула, затем вернулась за сортировочный стол. Семь листочков были исписаны разным почерком, на них стояли разные даты, а цитаты были взяты из разных книг.

— Прочитай их вслух, — попросила Лиззи. — Проверим, знаю ли я эти слова.

— Ты знаешь их, — сказала я.

— Читай.

— Bonde mayde , — Лиззи сразу перестала подметать. — Bound maiden, bondmaiden, bond servant, bond service, bond-maide, bondmaid.

Их цитаты казались вполне безобидными, но на трех листочках папа привел возможные определения: рабыня; невольница; служанка, обязанная прислуживать до самой смерти.

Слово рабыня было обведено.

Я вспомнила, как заглавный листочек нашел меня под сортировочным столом.

Лиззи подсела ко мне.

— Из-за чего расстроилась?

— Из-за этих слов.

Лиззи поменяла листочки местами, словно пытаясь сложить головоломку.

— Оставишь их себе или отдашь мистеру Брэдли?

Слово bondmaid само нашло меня, уже во второй раз, и мне не хотелось, чтобы оно появилось в Словаре. Это вульгарное слово. Более оскорбительное для меня, чем некоторые слова Мейбл. Имела бы я право отклонить его, если бы была редактором?

— Оно означает рабыня , Лиззи. Тебя это никогда не смущало?