Дарья Истомина - Леди мэр

— И ты вот так вот умудряешься без государства прожить? Может быть, оно тебе вообще не нужно?

— Государство — это вы, Захар Ильич?

Он угрюмеет:

— Да! Я! И я в том числе. А тебя это не устраивает?

— Вообще-то я не очень понимаю, что вам от меня надо?

— Кто тебя подпитывает, Басаргина? Что за структура? Или персона? Кто же так о тебе заботится? И почему? Москва? Или персонально твой олигарх этот, Туманский? И кого же это наше занюханное Сомово так привлекает?

— У вас слишком богатое воображение. А насчет подпитки — вы хотя бы для начала помогли мне с города прежние, еще щеколдинские, долги списать, ну хотя бы заморозить. Там за одну электроэнергию накручено — мозги дыбом!

— А кто с меня мои долги спишет? Это несерьезно, Лизавета Юрьевна.

— Ну тогда пробейте мне госкредит. Лучше — беспроцентный.

— Скажи уж сразу — безвозвратный. Сейчас все умные. Нет, Лизавета Юрьевна, так дела не делаются. Хотя, если всерьез захотеть, всегда находится выход. Надо только сильно его поискать.

— Где?

— У меня, Лиза. Все выходы у меня. Впрочем, входы тоже.

— Все ясно. Вся эта давиловка, которую вы мне устраиваете, — это же совсем не случайно. Вы мне тут все на свете объясните государственными нуждами и огромными трудностями временно вверенной вам области. А все просто. Элементарно. Я похожа на идиотку?

— Не очень.

— У меня же корпоративная школа, Захар Ильич. Как говорится, анализ и синтез. А если по-простому — всегда ищи дохлую крысу. Вы же из меня еще одну Щеколдину пробуете делать… формируете. Другие вам тут не нужны…

— Молода ты еще. Что мне тебя формировать, Лизавета? Тебя жизнь сформирует. Думаешь, я не был таким?

— Вы?

— Я! Я! Ходил еще под комсомольским седлом, землю копытами рыл. «Только возьмите меня в свои скачки. И я всех сделаю…» Ну и дали мне стартовую отмашку: скачи, Захар. Вот она — не жизнь… сплошной полет. Ну я и рванул…

— Может, валерьяночки?

— Не юродствуй. Это слишком серьезно, когда вместо скачек — тебе хомут на шею. И плуг на три лемеха сзади. Паши, Захар. И только потом понимаешь — паши, не паши, а впереди-то одно только. Скотомогильник. Копыта откинешь, тебя сволокут и забудут. Вот и стоишь, варежку отвесив, и изумляешься: а куда жизнь делась? Да и была ли она?

— Вас пожалеть?

— Ты себя пожалей. Себя не пожалеешь, кому ты нужна?

— Что дальше? Совещание, конечно.

— Нет. С твоего позволения я… по производствам пройдусь, с народом потолкую. Только, извини, без тебя. Без непосредственного начальства народ как-то откровеннее.

Я киваю почти сочувственно:

— Я вас понимаю: когда не нужен — быдло, когда нужен — народ!

…Серафима, с трудом сдерживая брезгливость, сопровождает обычное вхождение начальства в производство. И даже раздает Кочету и сопровождающим лицам картонные тарелочки, с которых они дегустируют образцы продукции. Кочет жует и возглашает с преувеличенным и почти льстивым восторгом:

— Да… хороша… хороша ветчинка. Что значит наше, отечественное. А как с ассортиментом, Серафима Федоровна?

— Расширяем. Согласно вашим указаниям… — цедит сквозь зубы она.

— Товарищи, минуточку. Я тут хочу кое-что уточнить. По поставкам…

Он, подхватив под локоток, отводит ее в сторону, понижает голос:

— Да ты хоть улыбочку-то сделай. Ты чего на людях морду от меня воротишь?

— А ты не догадываешься? Козел!

— Я тут задержусь? На вечерок?

— Мимо. Не будет тебе больше вечерков.

— Не пожалеешь?

— Жалелочка закрылась.

— Как хочешь. Есть дела важнее. Обстоятельства резко изменились, Серафима. Я ведь тоже — не сам гарцую. Под седлом хожу. На меня страшно жмут. Со всех сторон. Склады в Астрахани забиты иранским табаком, который просто некуда переправлять. В Подмосковье накрыли типографию, которая гнала нам фальшь-упаковки. Поставки оптовикам сорваны почти по всем регионам. Накрыли большое производство под Пензой. Потери страшные. Нужно немедленно пускать цех.

— Это ты его закрыл.

— Поторопился.

— Обделался.

— Ладно. Пусть так.

— Вообще-то лихо ты… выкрутился. С этим… Лазаревым. И как же это вы его? Сумели?

— Ты ошибаешься. Есть заключение комиссии: остановка двигателя.

— Это ты другим пудри мозги. Что-то слишком вовремя он остановился. Как раз когда у тебя задница дымилась. Да что там задница? Ты же уже за рубеж драть собрался.

— Мне немедленно нужен твой отец.

— Не смеши. Откуда я знаю, где он?

— Ну помоги мне. Черт бы тебя!

— И не подумаю.

— Смотри, Сима. Я-то что? А вот он тебе не простит.

Она долго раздумывает:

— Ладно. Черт с тобой. Только хвоста за собой не приведи.

Уже на следующий день Захар Кочет, разглядывая картины в тяжелых багетах, бродит по обширному обставленному антиквариатом офису в одном из особнячков в Замоскворечье. Старец в элегантном костюме от-кутюр, выхоленный и благостный, с подкрашенной сединой, по-американски задрав ноги в сияющих башмаках на стол из карельской березы, курит зеленоватую и тонкую филиппинскую сигару.

— Хватит тебе принюхиваться-то, — замечает Максимыч. — Со встречей надо отметиться. Садись!

Кочет опускается в недра громадного кожаного кресла. Старец жмет кнопку. Бесшумно входит немыслимой красоты высоченная дева в деловом сюртучке и мини-юбочке. Она ставит перед Кочетом поднос с громадным коньячным бокалом и бутылкой коллекционного коньяку. При лимончике в пудре. И отливает чуть-чуть коньячку в бокал. Кочет замечает сначала потрясающей длины ноги и, лишь задрав голову, обнаруживает где-то сверху головку обученно улыбающейся девы.

— Кофе гостю?

— Чуть позже, если позволите.

— Иди, Николь, я позову.

— Я поняла, Федор Максимыч.

Она выскальзывает бесшумно.

— Видал, Захарий? Самые длинные ноги в Москве у меня в секретарях-референтах ходят. «Николь»… Машка, она и есть Машка, но с тремя языками. Рафаэлей из комиссионок мне тут понавешала. Нравятся? Картинки?

— Мне тут ничего не нравится, и прежде всего ты. Ты с чего выдрючиваешься? Что ты в этот офис влез! С Кремлем рядом…

— Ну хоть рядом, да побыть. Себя уважаешь гораздо больше. Достиг, значит…

— Господи твоя воля. Ну я тебя прошу, умоляю, заклинаю! Ты же нас всех потопишь! Что ты на свет вылез? Ну потерпи ты еще. Сработаешь последние дела — и скатертью дорога!

— На волю? К гамадрилам? Как это? В офшор на остров Джерси, где бабы эти гундосые от холоду шерстяные кофточки из джерсей придумали? Вместе с тихими банками? Так я только что оттуда.

— Ты что? Летал?!

— Не трухай. Не с Москвы. Да и ксивы у меня железные. Я же теперь этот… гражданин этой страны. Черт, название не помню. На «гондон» похоже. Гондурас. Точно. Гондурас! Говорят, где-то у черта на куличках.