Дарья Истомина - Леди мэр

— Да, это их вещи… Дочка бейсболочку просила… Красненькую… Вот я и привез… красненькую. Это она… красненькая. Я из Африки привез…

— С Лимпопо, что ли? — не сдерживаюсь я. — Где наши спецы по бананам с мулаточками на воле отрываются?

— Да послушайте, вы! Чем я вас-то обидел?

Агриппина Ивановна вперяется в потолок и барабанит заученно:

— Машина была номер 013 АР, цвет такой… рыжий… оранжевый. С самой Италии… называется «фиат», еще прямо как новенький. Колесики как галошки такие, черненькие. Скрипит как седло… новое. Все окошки от солнца темные, а на красном фонарике на заду трещинка. А сколько ему цена будет в валюте, не знаю. Ты сколько платила, Лизавета?

— Агриппина Ивановна, ну хоть ты не лезь.

— Я заберу это…

— Пожалуйста.

Касаткин аккуратно и неспешно складывает вещи в сумку. И эта аккуратность и заботливая неспешность заставляют меня внимательнее присмотреться к этому типу. Тут влезает явно из кухни жующий Серега:

— Есть проблемы, Басаргина?

— А тебе что тут надо, Лыков?

— Что ж ты, Лизавета, со мной летом в молчанку играла? Я ж даже не знал, что у тебя тачка пропала… И квартирантки эти…

— А кто я тебе была летом, Лыков? Тебе ведь тогда все, что со мной случалось, было до лампочки. Ты на щеколдинскую свору пахал.

— Что значит «пахал»? Было прямое указание от Захара Ильича… содействовать. Ну и много я насодействовал?

— Не очень.

— Ну и не возникай. Я провожу, служба? — берет в руки кое-что из вещей Лыков. — До вокзала.

— Еще чего? Гостиница у вас есть?

— Даже так?

— Даже так.

Касаткин уходит от нас угрюмо и молча. Лыков тоже только кивает.

Вскоре мы ужинаем в кухне. Гришки дома нет. Кыська увезла его к Артуру Адамычу в школу. Наш Бетховен занимается с ним вокалом. По крайней мере, ноты учит. Между прочим, я уже успела забросить в школу новый рояль.

— Лизуха… — вздыхает Гаша.

— Аюшки.

— Может, этого… мужика флотского… всерьез покормить надо было? Пришел человек. В бабскую обитель. А мы его фактически — в три шеи. Ладно, ладно, не буду. Только мне вот что не очень понятно. Насчет его и его Людмилы…

— Я его жены не видела, — замечает Карловна.

— Да там смотреть, если честно, не на что.

— Ну зачем же ты так? Гаш? Очень милая женщина.

— Таких милых на дюжину двенадцать. Ничего особенного. Незаметная, в общем. Вот я и думаю: и как это именно у таких — самые стоящие мужики! Настоящие… И чем они их только цепляют?

— А вы полагаете, этот — настоящий?

— Ничего ты еще в мужиках не разбираешься, Карловна, хоть и со своим Кузьмой якшалась. Вот он только вошел, а даже у меня чего-то екнуло. Сразу понимаешь: с таким просто так не забалуешь, хвостом перед ним повертеть. С таким или все — или ничего… Может, даже просто помолчать, плечиком притулиться как к стеночке несокрушимой — и уже радость… Одно слово — защитник!

— Как интересно. А вот на меня этот господин не произвел никакого впечатления. По крайней мере, его внешность меня отнюдь не поразила.

— Да разве в этом главный смысл в мужчине, Карловна? Вот у меня в Плетенихе петух был — смотреть не на что: гребень драный, хвост в сражениях щипанный, а как кукарекнет — от одного голоса на десять километров вокруг во всех курятниках все куры с насестов валятся… В обморок… А ты что молчишь, Лизавета?..

— А мне в обморок падать не с чего, я свое отпадала.

— Это тебе кажется, мэрша. Ты уж не фырчи, но знаешь, что я тебе скажу. Ну что у тебя было-то с Алексеем? С Палычем нашим… Ничего у тебя почти что и не было, одно мечтание. Ты же его ни разу даже Алешенькой не назвала… Не успела. Это как ангел пролетел. Просиял, пролетел и — все… Больше не будет… А жизнь ведь одна. Все одно ведь жить приходится! Да и что вы поняли друг про дружку? Ты ж его больше напридумывала. Да небось и он тебя тоже… А живое о живом должно помнить. Вспоминать хотя бы.

Карловна зажала рот, в ужасе глядя на журчащую Агриппину Ивановну. Я вскакиваю, шарахаю тарелку об пол и ору в ярости:

— Ах ты дура старая! Да как ты смеешь?!

— Это кто — дура? Сама ты мочалка драная! Не думаешь про себя, так дай другим подумать!

— Леди! Дамы! Идиотки!

Это уже орет Элга.

Ну вот он и пришел…

Нормальный долгожданный женский скандал. Нам давно пора сцепиться. Три хозяйки под одной крышей. Куда денешься?

А Лыков, заведя морячка в вестибюль нашей «Большой Волги», куда-то сваливает.

Местные девы отлипают от стойки бара и рассматривают Касаткина оценивающе. Когда понимают, что он снимает дорогой и единственный суперлюкс, где бытовали пиарщики, оживляются.

Касаткин, войдя в номер с вещами, аккуратно вешает свой черный плащ на плечики в шкафу, сбрасывает шнурованные ботинки, вынимает пистолет, который держит за поясом сзади, проверяет обойму и прячет оружие под подушкой, ложится прямо на покрывало, тупо смотрит в потолок.

Слышен осторожный стук в дверь, и, не дожидаясь разрешения, в номер входит «бригадирша» Алевтина Мухортова, принаряженная по-вечернему, с ведерком, щетками и протирками.

— Я очень извиняюсь. Прибраться тут не успела… Мне бы хоть зеркальце протереть…

— Закройте дверь.

— Да так же не положено. Раз люкс, он и должен быть люкс… По высшему сервису. А что это вы один? Такой интересный мужчина — и один…

— Закройте дверь.

— Да закрыть недолго. Только кто ж к вам придет тогда? Чтобы не скучали. У нас девочки… не то что там шкидлы столичные. Кровь с молоком… Молоденькие слишком… Деревенские почти… Еще стесняются… Но когда разойдутся, Париж может отдыхать…

— Закройте дверь.

— И спиртное прямо в номер, и девочки прямо в номер. Цена, конечно, разная. Можно до утра, но можно и сокращенный курс. Так я позову?

Касаткин вздымается на кровати и шепчет:

— Закрой двери, сучка!

— Ты чего? Чего? Ну, глаз выкатил… Криминальная морда! А еще мужик! Это ж гостиница! Сервис. Что ж ты ночью один сам с собою тут делать будешь? Ну ладно, ладно, закрываю.

Она, все еще пятясь от него, выходит за дверь. Касаткин закрывает ее на ключ. Садится к столу и, обхватив голову руками, покачиваясь как китайский болванчик, глухо стонет. В дверь стучат.

— Ну я вам!

Рванувшись к двери, широко распахивает ее. За дверью стоит благожелательный Лыков. Вынимает из кармана бутылку.

— Прописаться вроде положено, а?

— Не пью.

— Совсем?

— Совсем.

— И даже пиво? Да ты что? Больной? Или спортсмен?

— Немножко то, немножко другое.

— Ну а я приму. Профилактически. Стакан дашь?

— Бери сам.

Касаткин снова укладывается поверх постеленного. Косясь, наблюдает, как Лыков выпивает и крякает.

— Что надо, майор?

— А вот понять мне надо, капитан-лейтенант, что ты за фигура такая. Вроде как и я, при погонах… И мундирчик на тебе классный, только слишком новенький, как с ателье только что. И похоже, что ты его отвык носить, каплей. Как бы жмет тебе все время. В шагу и под мышками.