Павел Назаров - Беглец в просторах Средней Азии

Снилась мне славная победа Белых, разгром большевиков, триумфальный марш победоносной армии при полном параде; я мог слышать крики восторга под звуки оркестра, игравшего заключительную сцену оперы Глинки «Жизнь за Царя». А когда очнулся, то звуки музыки и звон колоколов, как ни странно, ещё продолжались. Оглядевшись, я наконец понял: то было огромное колесо мельницы, что, вращаясь, визжало и скрипело – вот это и было триумфальным маршем, что слышал я во сне!

Мельница разместилась в весьма укромном месте: с трёх сторон арыки, а открытой четвёртой стороной была тенистая улочка с тополями. Дальше виднелись огромные ивы, массивные вязы и заросли белой акации. К мельнице прилегал небольшой двор с домиком и навесом, в коем я и был помещён. В самоё мельницу попасть со двора можно было через проход, столь малый, что протиснуться через него взрослому можно лишь с трудом; закрывался проход особым ставнем. Ещё один дверной проём, чрез который тоже надо было протискиваться, вёл со двора к берегу большого арыка. В тёмное время суток я имел возможность пользоваться данным проходом, дабы побродить вдоль арыка или по окрестным полям.

Сравнительно с моею предыдущей берлогою, место было отменным, теперь я мог разгуливать по двору хоть днём, наслаждаться солнцем и чистым воздухом, купаться в арыке, наблюдать за птицами, что обитали в древесных кронах, и даже свободно заниматься чтением. На одном из огромных вязов я обнаружил гнездо иволги, а несколько маленьких красных дубоносов ( Carpodacus rubicilla ) оживляли заросли ивы. Наши туркестанские голуби ( Peristera cambayensis ) и белые трясогузки залетали в дворик. Наконец-то я мог вновь ощутить жизнь, дышать относительно свободно, радоваться свету и природе, меня окружавшей.

Довольно скоро объявился Девлет; он доставил мой багаж, пасхальный пирог с несколькими пасхальными яйцами из Ташкента (лучше поздно, чем никогда!), а также несколько газет и писем. Пресса большевистская была исполнена новостями тревожными: армия адмирала Колчака подступала к Уралу. В письмах от друзей сообщалось, что казаки Дутова стоят под Казалинском. Комиссары Советов в Туркестане топят свой страх в пьянстве. Обстоятельства выглядели так, будто мои упования могли стать явью. Всё в целом ободряло меня, вновь внушало надежду и укрепляло силу духа.

Иногда по вечерам на мельницу заходил чайханщик, заглядывал ко мне и доставлял последние новости и всяческие слухи от сартов и киргизов; он сообщил в частности о партизанских боевых действиях против большевиков в Фергане и о восстании киргизов в долине Чаткала. И вдруг однажды объявил, что некто Б. жаждет встречи со мною. Я не мог бы сказать с уверенностью, что знал этого человека достаточно хорошо, но он, судя по своей репутации, мог заслуживать доверия. Явился тот через сутки ночью, проникнув во двор сквозь проход мельницы. Впервые я встретил русского с тех пор, как покинул Ташкент. Сообщив обо всех последних событиях, он выказал полную готовность предоставить мне всяческую посильную помощь: «Сам я не воевал с большевиками, но считаю своим долгом содействовать тем, кто поставил на кон свои жизни в борьбе с ними».

Обсудив положение в деталях, мы пришли к такому плану: меня доставят в некоторое уединённое место, расположенное возле одного из притоков Чаткала, где укроюсь вплоть до наступления зимы. Добудут от советских властей нужные документы, удостоверяющие личность, на поддельное имя, так что будет возможность пройти через большевистские посты и караулы.

Коммунисты воистину доняли всех вокруг своими красными повязками, бесчисленными пропусками, удостоверениями, паспортами и мандатами, так что никому не дозволялось покинуть город, отправиться в кишлак или просто выйти на дорогу без документа. Всё же большевистские блюстители порядка оказались столь глупы, необразованны и продажны, что устроить подложные документы не представляло трудностей. Красочный пример такого служаки – начальник полиции Ташкента, по-ихнему – начальник Охраны , или Ангел-хранитель города , как называл он сам себя, – латыш Цируль (39) . Прежде был он пекарем, с трудом мог читать и писать, был ранее приговорён к двенадцатилетним каторжным работам за разбой с насилием и убийством, освобожден Керенским. Оный Цируль без колебаний, прямо в своем кабинете, расправлялся с жертвами собственноручно, даже с товарищами-коммунистами, если считал их устранение полезным. И как раз у этого-то «джентльмена удачи» приятель выхлопотал мне «мандат», разумеется, на чужое имя. В самом документе, выданном ЧК, значилось даже, что я лично уведомлён в получении оного.

Три недели отсиживался я на мельнице, а когда всё необходимое было готово, явился Б. с парой осёдланных лошадей. Покидал я место втайне от всех здешних, незаметно выйдя чрез узкий проход, а дальше верхом прямо через арык. Позже слышал, будто мельник, явившись утром с завтраком, опешил, меня не обнаружив: дверь-то была заперта, а ключ у него в кармане! Испугавшись не на шутку, он кинулся искать Девлета. Однако тот его утешил: нет, не большевиками гость похищен, но исчез по-тихому, следов не оставляя – так было нужно.

Да, так было необходимо. Я жил в краю здешнем уж слишком долго, и самое время было упрятать себя столь полно, что даже благожелатели не могли бы сказать, где я есть. Вот потому и скрывал свой путь, просто исчез. К тому времени большевики оставили попытки отыскать меня именно здесь, пребывали в замешательстве. Один друг мой устроил так, что от своих же собственных агентов поступили к ним сведения, будто скрываюсь я в Бухаре.

На следующее утро я оказался во главе каравана из семи верблюдов, нагруженных пчелиными ульями. Одет я был как заправский « товарищ »: потёртая солдатская шинель, грязная рубаха, на голове шапка из чёрной кожи – мерзостного вида головной убор, к коему большевики столь пристрастны. В кармане моём имелся советский паспорт на имя Николая Ивановича Новикова и целая пачка всякого рода допусков, сертификатов и мандатов, дающих мне право двигаться в горы в качестве попечителя каравана с пчелиными ульями. Теперь я был мирным и законопослушным гражданином Советской Автономной Республики Туркестан. Всюду, где надо, я мог представить законные бумаги с печатями «серп и молот». Так начиналась моя новая жизнь.

Одно обстоятельство вызывало у меня беспокойство. Друзья, стараясь возможно более искусно изменить мою внешность, учитывали, что мне не так-то просто будет скрыть своё «непролетарское происхождение». Ведь несмотря на бороду, которую я свободно отпускал всё последнее время, лицо моё не выражало ровно ничего «пролетарского». Кроме того, как понял я ещё во время допросов, пролетарии, в силу бескультурности своей, раздражаются и ярятся при виде людей образованных. Позже во время странствований моих в Семиречье я так и не наловчился скрывать свою классовую принадлежность. И большевики, и крестьяне русские, и киргизы – все могли распознать, что я не пролетарий, и вели себя соответственно – враждебно или дружелюбно-уважительно, по обстоятельствам.