Павел Назаров - Беглец в просторах Средней Азии

Эта часть Семиречья изобилует останками древности, курганами, старинными сооружениями и укреплениями: край плодородный и для жизни благоприятный, он всегда привлекал осёдлое население с давних времён. Одним из наиболее замечательных реликтов являются оссуарии (77) . Они представляют собой удлинённые вместилища, выполненные из обожжённой глины с крышкой длиною от двух до двух с половиной футов в длину и от полутора до двух футов в ширину. Наружность украшена нехитрым орнаментом и иногда рисунками человеческих фигурок, голубей или животных. Внутри всегда находят человеческие кости, а более ничего; оные кости всегда заботливо очищены, без следов прилегающей плоти. Иногда окрашены красным. Каких-либо надписей в оссуариях не находили.

Что за народ установил столь необычный способ захоронения и когда сей народ жил? Описанный вид погребальных урн встречается в Туркестане повсеместно, где есть оседлое население, и явно соотносится с разными эпохами. Иногда, но редко, находят экземпляры с несторианским крестом на крышке. Много было предпринято попыток разъяснить значение этих урн, но все они более или менее умозрительны. Мне кажется, что ответ к загадке кроится в глубоко укоренившемся в человеке желании, чтобы его кости-останки покоились в его же собственном доме. Вплоть до настоящего времени в Средней Азии существует обычай останки богатых и выдающихся людей, скончавшихся где-то, возвращать в дом, который ранее был их собственным. Известный натуралист Н. А. Зарудный (78) рассказывал мне, как однажды он встретил в пустыне Кызыл-Кум двух киргизов, увлеченно занятых очисткой костей полуразложившегося тела с целью размещения их в жилище. В прежние времена, разъяснили киргизы, подобный способ «погребения» был широко у нас распространён; люди немагометанского вероисповедания, обычно использующие для захоронения тел гробницы и саркофаги, изготовляют погребальные урны для костей покойников из числа друзей и выдающихся людей, скончавшихся вдали от дома, дабы возвратить останки в родное жилище.

Въехав в большое и процветающее русское село Ивановка, где сделали остановку для еды и отдыха лошадей, был я немало удивлён царившей здесь атмосферой всеобщего веселья. Мужчины и женщины шествовали по улице в тесном содружестве; дикие вопли звучали повсюду; тут и там маячили какие-то пьяные люди, одни валялись без чувств на земле вдоль арыка, другие, промокшие до нитки, все в грязи и глине, цепляясь за изгороди, пытались выбраться из канав, в кои видимо недавно рухнули. И всё это с какой-то лёгкостью сердца… и головы. Воздух полнился пьяными криками, непристойными песнями и нечистой руганью, столь характерными для русских крестьян. По всей видимости некое празднество было в самом разгаре, и вся обстановка резко противостояла той, что царила в угрюмом и придавленном городе, который я покинул. В ряде жилых домов наблюдалось сильное оживление: женщины рубили арбузы на большие куски и швыряли их в чаны…

– Что это тут у вас за празднество такое? – спросил я служащего почтовой станции, где остановился. – Празднество? Какое там, – ответил тот презрительно, – нагнали самогона из арбузов и третью неделю пьянствуют. Научились делать заменитель водки и больше ничего другого делать уже не хотят.

– И долго ещё это будет тянуться? – А пока все арбузы в водку не перегонят. Боюсь, что ещё месяц будут пить и горланить.

Одна добрая женщина поднесла мне несколько отменных яблок, и взять за них деньги отказалась.

– Я работаю здесь, – говорит, – в конторе Комиссии по орошению, сторожем-смотрителем. У меня хорошее жалование и чаевые, наверное, больше чем у вас.

– Я получаю двенадцать сотен рублей в месяц.

– Ха! А я – три тысячи шестьсот.

– Как? Это больше, чем имеет наш начальник, у него оклад две тысячи. Что это за работа у вас такая?

– Платят не за работу, а сколько потребно для семьи. У меня четверо детей, а работа небольшая, пол подметать, да и то не всегда, раз в неделю, – весело отвечает собеседница.

Вот такие принципы у коммунистов – положение, как основа начисления дохода. Талантливый, многоопытный инженер получает меньше простой уборщицы. Каждому по потребности, хотя потребности рассчитаны на голодную диету. Хлеб двадцать пять рублей за фунт, мясо – сто пятьдесят.

Возле Ивановки есть очень интересный источник, где вода содержит селитру. Местные охотники воду выпаривают и получают селитру для изготовления хорошего ружейного пороха.

Дорога в город Токмак (79) шла через травянистую низину, местами поросшую кустарником: стога сена тут и там; фазаны, свободно бегающие возле дороги и среди кустов. Стаи уток над головой держали путь в края изобилия; телеграфные провода прогибались от бесчисленных ласточек, собиравшихся в осеннее путешествие на далёкий юг. Я с тоской и завистью смотрел на них. «Счастливы, маленькие птички! – думал я. – Свободны аки воздух! Вот бы и мне так улететь в волшебную землю Хиндустана!» Но, к несчастью, не было свободы в моей бедной стране, только рабство и насилие.

Ночь провели в Токмаке, ужасающе грязном городе, расположенном в низинной болотистой местности. В дождливую погоду ряд улиц для движения закрыт, поскольку есть настоящая опасность для экипажей быть поглощённым безвозвратно грязью. Были случаи, когда лошади тонули в трясине вместе с повозками и гибли. До сих пор ещё имеется некий запас камней и галечника в непосредственной близи от города, отменно подходящих для мощения улиц. Но, сохрани бог! – кто станет думать о подобных вещах в этой счастливой стране?

Ещё тридцать лет тому назад тигры встречались в окрестных тростниках, заходили в город и наводили беспорядки. Нынче о них забыли и думать, единственными дикими животными остались шакалы.

В Токмаке большевики не успели произвести существенных перемен. Город уберёгся и от ужасов, которым были подвергнуты Пишпек и другие города Семиречья. Деятели Советов здесь – все местные жители, никоим образом не расположенные к коммунизму; они просто изображали себя большевиками чисто внешне, дабы защитить свой город и район от вторжения грабителей и убийц. Часто даже так называемые комиссары, как авгуры (т. е. обманщики – пер.) древности, едва могли сдержать улыбку при исполнении своих правовых обязанностей. Но даже такие обстоятельства не смогли защитить некоторых деятелей, когда несколько неподдельных коммунистов с довольно дурной криминальной биографией появились на сцене. Доподлинно известно, что несколько из настоящих большевиков были расстреляны под тем или иным предлогом местными лже-коммунистами. То было хорошим приёмом, так как одновременно удовлетворялась кровавая жажда Центральной Советской Власти, доказывалась собственная активность, и пресекался приток отъявленных негодяев.