Виктория Витус - И еще была любовь [litres самиздат]

Где-то часов в одиннадцать вернулась с гулянья дочь, посмотрела на результат моих трудов, попыталась поучаствовать, но я процитировала свою бабушку, у которой на все случаи жизни были готовы присказки:

– Дождалась, извиняюсь, сучка помощи – сама в конуре лежит, а цуценята гавкают! – дочь сразу все поняла, хмыкнула и пошла спать. Я же про сон совсем забыла – увлекшись, не заметила, как забрезжил рассвет – пришло утро, солнечное и радостное – совсем как мое настроение.

Но вот работа закончена – кухня сияет новыми желтенькими обоями – они моющиеся и поклеены ровно – огрехов не видно. Махровая сиреневая фиалка на подоконнике вся усыпана цветочками, а на улице стоит снежная зима.

– Чтоб я так жил! – похвалила бы бабушка.

***

Вы писали когда-нибудь доклад? Ну, например, для педсовета? Нет? Так я расскажу, как это делалось в те годы.

Сначала берутся передовицы газет – центральных или областных – всех подряд. Из текстов статей выбираются абзацы на нужную тематику: например, о воспитании школьника или конкретнее – о свободном времени вашего ребенка и вырезаются большими ножницами. Потом на чистом листе бумаги – о компьютерах еще никто и не слышал – набрасываете свои мысли. Затем все это раскладывается, перемешивается, чтобы получился связный текст и склеивается в единое целое. Переписав опус красивым разборчивым почерком, несешь его на читку начальству. Получив назад исчерканные красным карандашом листы, берешься за дело заново. Меняешь местами абзацы, вставляешь новые, пришедшие в голову мысли, но в основном оставляешь все, как было – можно много не переделывать – начальство забудет свои поправки.

Несешь опять – и опять получаешь назад с руководящим «фе», и так раза три. Наконец доклад получил одобрение и признан годным к чтению на педсовете, можно отдавать машинистке – печатать. Но это еще ни о чем не говорит. Ведь по ходу дела (то есть педсовета) появляются новые, не написанные в тексте доклада, мысли. И тут стоит огромная дилемма – прочитать старый текст или рискнуть и выдать новый – ведь согласовывать уже некогда! Решать приходилось на ходу, выбирая лучший вариант.

Когда к нам во дворец с проверкой приехала важная комиссия из Министерства просвещения, завучу задали вопрос:

– Как вы работаете с трудными детьми? – потом оказалось, что это был недавно появившийся любимый конёк членов комиссии. Но мы об этом ничего не подозревали, поэтому вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. Наши педагоги занимаются не только с трудными ребятами, никто и не думал облекать эту работу в письменную форму. Однако завуч, тертый калач, нисколько не смущаясь, сказала:

– Сейчас я принесу вам справку! – и, прихватив меня, вышла из кабинета.

Вам рассказать, как мы с ней в течение получаса сваяли эту справку? Как брали «средне-потолочные» данные о количестве «трудных детей» в кружках Дворца и реальные адреса из журналов. Сводки проведенных Дворцом на самом деле массовых мероприятий, и придуманных на ходу, якобы специально для «трудных» – никогда не проводимых. Тем не менее, через полчаса справка была готова и её представили пред ясны очи строгой комиссии. До сих пор восхищаюсь талантом тогдашнего завуча запудривать мозги проверяющим.

***

Теплый весенний день – самая середина. В углу кухни, около плиты, на полу сидит Алексей. Лётная рубашка расстегнута, галстук держится на «честном слове», фуражка упала с головы еще в коридоре, когда мы целовались у порога – её так никто и не подобрал – не до этого. Минутное свидание в обед.

Подперев голову двумя руками, он смотрит, не отрываясь:

– Малыш, я очень соскучился – заскочил проездом на аэродром – на тебя посмотреть.

Его горячий взгляд завораживает сладкой истомой, но я еще пытаюсь возразить:

– А я вот на обед пришла…

– Обедай, Лерочка – я буду сидеть и смотреть – немножко посмотрю и поеду дальше! – сладко врет лукавый Алексей, – А лучше иди ко мне – скажу тебе на ушко тысячу ласковых слов.

Чашка выпала из моих рук и покатилась по столу…

Минутное свидание в обед, – какой уж тут обед, скажите на милость?

Алексей всегда появлялся внезапно, но я открывала дверь за секунду до его появления. Видела сквозь стену или чувствовала сердцем? Что вело меня к двери именно в тот момент, когда рука Алексея тянулась к звонку?

…Я вам уже говорила, что любила его безумно?..

***

Лаборатория площадью более ста метров, отданная под авиамодельный кружок, выходила всеми окнами в парк, раскинувшийся в пойме реки. Две огромные стены занимали окна – от пола до потолка. Лучи солнца целый день отражались радугой в блестящих крыльях моделей самолетов, развешенных здесь. Большие и маленькие, законченные и только начатые, покрашенные в разные цвета они висели под потолком, лежали на шкафах и полочках.

Посередине – огромный стол, на котором происходило само таинство рождения модели – долгие часы, дни и месяцы дети собирали на нем свои самолетики. Тут же валялись небольшие коробочки, подписанные кратко: «Абы-чего» – в них хранились кнопочки-карандашики, винтики-гаечки – да мало ли «чего»!

Дальше – дверь в станочную, потом в кладовку. Здесь все полочки и шкафчики до потолка набиты разным богатством: реечками, планочками, рулонами кальки, мотками проволоки, начатыми моделями самолетов. Наиболее ценные вещи типа бальзы или маленьких моторчиков прячутся под ключ, в огромный сейф.

Человеку несведущему бесполезно искать в этих шкафчиках что-либо «эдакое». В бутылках ничего кроме лаков и растворителей, казалось, не было. Хотя я точно знаю – было! Было и винцо, и водочка! Только вот в каких бутылках – не догадался бы и опытный криминалист.

Хозяйничал в этом «царстве» ветеран авиамодельного спорта, широко известный в своих кругах Геннадий Борисович. Довольно тучный и невысокий, среди авиамоделистов города он имел непоколебимый авторитет. Сюда, в его лабораторию, постоянно забегали городские моделисты – сменять кусочек бальзы на маленький моторчик, обсудить новую конструкцию лонжерона, выпросить взаймы немного керосинчику – запустить новую модель. Кто послушать последние моделистские новости, а кто посетовать на неудачный запуск нового планера…

Мудрому Борисычу приходилось «проливать бальзам» и на наши раны. Ведь успокаиваться после директорской планерки «растрепанные» «завы» частенько бегали к нему в подсобку. Там, под открытой форточкой и с сигаретой в руках, мы бурно обсуждали новые напасти, а Геннадий слушал и философски подытоживал:

– И это пройдет…

Дворец был для него родным домом – он первым приходил и последним уходил – вся жизнь была посвящена детям.

Много авиаторов вышло из этого кружка – воспитанники служили по всей стране – инженеры-конструкторы строили самолеты, военные и гражданские летчики на них летали.