Анатолий Салуцкий - Немой набат. Книга третья

Но тут мощно заявляло о себе чувство достоинства, самоуважения. Он не мог даже мысли допустить, чтобы Вера подумала, будто он, акробат благотворительности, внезапно подвернувшийся под руку, стремится использовать ее бедственное вдовье положение и напомнить о своем существовании — разумеется, с определенными видами. Это было исключено. Ни в какую! И в результате долгих раздумий Устоев пришел к выводу, что, отдавая дочерей на воспитание Богодуховой, — если, конечно, она согласится, — он должен полностью исчезнуть из ее поля зрения. Пол-нос-тью! И снова ждать.

А он готов был ждать. Хоть до второго пришествия, хоть до морковкина заговенья, как любила говорить деревенских корней Артемьевна.

Эту тактику они и обговорили с Синягиным.

И вот теперь эта тактика со всеми своими нюансами летела, черт возьми, в никуда. Оказывается, над Верой, потерявшей Донцова, нависла страшная опасность. По этой причине она отказывается брать на воспитание чужих детей. Достойно! И Устоев, чтобы не подвергать опасности своих девочек, должен отступиться, а Веру просто сбыть с рук — пусть остается наедине со злой силой, преследующей ее, это ее личные проблемы.

Независимо от своих стратегических планов, генерал Устоев никак не мог считать такое решение достойным. Более того, в его понимании оно было бы предельно недостойным.

Привыкший к системному мышлению, Петр Константинович прежде всего занялся сопряжением прежней стратегии и новой тактики. Да, он обязан лично встретиться с Верой Сергеевной и детально обговорить с ней, как лучше всего дать прикурить этому злобному Подлевскому, чтобы он до слез хватил горячего и навсегда забыл дорогу к богодуховскому дому. Но предыдущая установка не меняется: он должен исчезнуть на два года — пока не определит дочерей в президентский пансион. Он не вправе мозолить глаза Вере как благодетель, готовый заменить ей погибшего мужа. Это было бы верхом недостойности.

Решив для себя главные вопросы, Устоев занялся частностями. Начать с того, что при встрече с Верой ему необходимо так жестко, даже жестоко обуздать себя, чтобы ни словом, ни взглядом, ни интонацией — ну ни одним из способов выражения глубинных чувств ни на волос не выдать себя, представ человеком, пекущимся исключительно о судьбе дочерей, а уж заодно, в качестве некой «нагрузки», и о безопасности Богодуховой. С этой задачей Петр Константинович справился относительно легко, жесточайше расправившись со своими чувствами и мечтаниями. Сработала железная воля человека, достигшего генеральского звания.

Как ни странно, гораздо труднее оказался вопрос о том, где встретиться с Верой. Перебрав в уме все возможные варианты, он не нашел ни одного подходящего — хоть лопни! — и решил прибегнуть к своему «главному калибру» — анализу. Что требуется? Надо остаться с Верой наедине, но в окружении людей, как бы в толпе, — это раз. Второе: надо находиться с ней как бы в замкнутом пространстве, чтобы ничто не отвлекало от разговора, и в то же время — на просторе, с разбегом для глаз.

И как только Петр Константинович в своей четкой генеральской манере сформулировал исходные и потребные условия, решение пришло мгновенно. И как нельзя лучше.

Владимир Васильевич позвонил накануне.

— Вера Сергеевна, завтра в двенадцать часов дня вас будут ждать на смотровой площадке над Москвой-рекой. Напротив «Лужников».

Вопросов она задавать не стала, потому что Владимир Васильевич всегда говорил исчерпывающе, без неясностей. Сказанное означало, что человек, с которым назначена встреча, Веру знает и подойдет к ней. Кто бы это мог быть, она голову не ломала, после задушевной беседы с Иваном Максимовичем окончательно расставила точки над «и», закрыв для себя проблему «воспитательницы». Теперь ее волновало совсем другое: разговор с Синягиным разбередил, всколыхнул прошлое, ожили былые страхи, о которых она не вспоминала несколько месяцев, обострилось противное чувство ожидания пакостей от Подлевского, который вот-вот даст о себе знать.

День был яркий, солнцеморозный, и мама навязала ей в дорогу старую, еще бабушкину, котиковую муфту для обогрева рук — их уже давно не носят, наверное, и позабыли о них. Но на смотровой площадке, где дул легкий ветерок, Вера сполна ощутила удобства давнего аксессуара дамского туалета. И странно: заметила, что многие нестандартно, форсисто одетые, праздничные женщины, особенно из молодящегося поколения «вечных девушек», с интересом разглядывают «кисейную барышню» с аккуратной симпатичной муфточкой — уж не последний ли это писк моды? А вдруг — «стандарт светскости», гламурный знак?

Она встала вплотную к высокому гранитному парапету, и перед ней во всей полноте открылся чарующий вид златоглавой зимней Москвы. Свой дом вблизи «Ударника» она отыскала сразу, его было хорошо видно, близко. А вот дом, где промелькнуло ее короткое счастье с Витюшей, в районе Бородинского моста, разглядеть не удавалось — слишком много вокруг разноэтажных зданий, скопище крыш.

— Здравствуйте, Вера Сергеевна, — услышала она и обернулась. — Позвольте пристроиться рядом.

Перед ней стоял высокий мужчина в темном драповом пальто с меховым воротником, в ондатровой шапке. Она не сразу поняла, кто это, и мужчина счел нужным представиться:

— Мы с вами однажды встречались у Ивана Максимовича Синягина. Меня зовут Петр Константинович.

«Генерал Устоев!» — выстрелило у нее в мозгу. Это была большая неожиданность, очень большая. Вера плохо помнила человека в военной форме, сидевшего на нижнем торце стола, хотя память сохранила, что он говорил какие-то умные и нестандартные речи. Сразу стало ясно, что появление Устоева напрямую связано с ее визитом к Синягину, никаких сомнений на этот счет не было. Но в причинных связях ей разобраться не удавалось, она недоумевала, путаница в голове нарастала. Устоев понял ее растерянность, внес ясность:

— Вера Сергеевна, девочки-двойняшки, о которых говорил вам Иван Максимович, — мои дочурки. К великому сожалению, сироты, которых в настоящее время воспитывает пожилая женщина, приглашенная из деревни. Точнее сказать, она их обихаживает, а не воспитывает. — Четко обозначив тему разговора, он предложил: — Может быть, Вера Сергеевна, мы с вами походим вдоль парапета?

Народу на смотровой площадке было премного, и подавляющее большинство без масок: как-никак свежий воздух. Разномастные зимние одеяния создавали ореол некой карнавальности, в толпе во множестве сновали форсы и мажоры, безобидно куролесили, изобретая фокусы для селфи. Вспомнилось Витюшино присловье, перекочевавшее из его студенческих лет: «Жизнь идет, пельмени варятся». И Вера с Устоевым как бы растворились в бурлящей толпе, в мельтешне суетного мира. Они не замечали никого, и никто не обращал внимания на них.