Анатолий Салуцкий - Немой набат. Книга третья

Устоев начал разговор первым:

— Уважаемая Вера Сергеевна, Синягин сказал вам все, мне нечего добавить, а пережевывать вопрос незачем. Вы все поняли, осмыслили и приняли, на мой взгляд, верное решение, исходя из некоторых сложных обстоятельств вашей жизни.

— Да, я не вправе брать на себя ответственность за... — Запнулась. — За ваших детей в силу обстоятельств, видимо, уже известных вам. — Довольно резко добавила: — Вообще говоря, мне не хотелось бы мусолить эту болезненную тему, ибо она для меня уже закрыта.

Несколько шагов они сделали молча. Потом Устоев сказал:

— Позвольте, Вера Сергеевна, уточнить, верно ли я вас понял. Не только вы, но и отец девочек, то есть я, не вправе подвергать их опасности, а потому он, то есть я, должен искать другие варианты. Что же до безопасности женщины, которой он намеревался вверить воспитание своих детей, — это не его вопрос, это его не касается, проехали. Своизм! У каждого своя жизнь, остальное, простите за фривольность, до фонаря. Как писал поэт, под каждой крышей свои мыши. Я вас правильно понял?

Настроенная решительно, бескомпромиссно, уже привыкшая плутать в крайностях и погибелях, ожесточенная душевной хворью, Вера с разбега ответила резким и жестким «да, правильно». Хотела усилить позицию целым каскадом соответствующих фраз, но вдруг осознала, что в вопросе Устоева сквозит какой-то подвох, требующий более спокойных разъяснений. Она разозлилась на себя за то, что сморозила глупость.

Но слово уже было сказано, и Вера услышала в ответ:

— Спасибо, Вера Сергеевна. Вы очень высоко цените достоинство русского генерала, который, заячья душа, отъявленный конформист, услышав об угрозе, нависающей над вами, оберегая своих дочерей и свой комфорт, под шумок, блистая безразличием, зажмурив совесть, стремглав бежит с поля боя, оставляя вас в опасности. И все шито-крыто. Считайте, что я тронут такой замечательной оценкой.

Вера замерла, словно уперлась в невидимое препятствие. Повернулась к Устоеву, посмотрела ему в глаза. Почему-то вспомнила лермонтовского Демона: «И на челе его высоком не отразилось ничего». Она всем существом своим осознала, что не в состоянии осмыслить происходящее. Вопрос о чужих детях, казалось, окончательно решенный еще в разговоре с Синягиным, неожиданно повернулся совсем иной гранью. Она понятия не имела, что отец осиротевших девочек — генерал Устоев, а он ни сном ни духом не знал, слыхом не слыхивал о злой силе Подлевского, преследующей Веру. Теперь, когда вдруг, по сути случайно, покровы спали и вскрылись эти важнейшие подробности их жизни, все становилось сложным, запутанным, переплетенным. Вера поняла: говорить в жестком, отвергательном тоне уже нельзя. Придется объяснять, объяснять, объяснять...

Однако уже в следующий миг разговор принял совершенно иной оборот. Устоев тщательно готовился к встрече и точно угадал момент «главного удара».

— Уважаемая Вера Сергеевна, разрешите мне прибегнуть к профессиональному методу суждений. Разумеется, без военной лексики. Анализ состоит из трех частей. Первое. На данный момент мне известно о Подлевском все. И, к сожалению, полагать, что он не узнает о вашей трагедии, что он в воду канет, было бы наивно. Узнает обязательно и почти наверняка случайно. Из случайности произрастает и неопределенность: когда? Может быть, завтра, но не исключено, через год. Гадать бессмысленно. Но именно неопределенность требует от нас — да-да, он так и сказал: «от нас»! — в любую минуту быть готовыми к его появлению. — Устоев сделал паузу и предложил Вере несколько минут постоять у парапета. — С вашего разрешения я кратко изложу азбучную позицию военной науки. Бывают ситуации, когда неприятель упивается торжеством победы, ощущает свое всесилие и могущество, наслаждается полнотой власти над побежденным. Именно в таком качестве и явится Подлевский перед вами. Но оплаченная миллионами жертв военная история свидетельствует, что такие моменты торжества чрезвычайно уязвимы и могут мгновенно обернуться полным разгромом. Если, конечно, противная сторона заранее и скрытно подготовится к встречному бою... Вера Сергеевна, вас не утомили мои туманные умствования?..

Вера, опершись муфточкой на холодный парапет, пребывала в обескураженном, полувменяемом состоянии и нашла в себе силы только для того, чтобы тихо откликнуться:

— Нет, не утомили...

— Тогда перехожу ко второму пункту. Что надо сделать, чтобы мы, — Веру опять словно ушибло: он снова сказал «мы», — в любой момент были готовы к ответному удару? Это вопрос чисто технический и решается очень просто. Мой помощник майор Арсений Андреевич Твердохлебов — я вас сегодня с ним познакомлю, парень что надо! — первым делом передаст вам обычную электронную тревожную кнопку, какую на договорных началах выдает вневедомственная охрана. Однако я позабочусь, чтобы кнопка была с секретом: ее сигнал через пульт поступит к Твердохлебову. Вы можете пользоваться кнопкой в любой ситуации: застряли в лифте, нужен транспорт, бытовые хлопоты — достаточно одного нажатия, и немедленно придет помощь, галопом. Шутники называют этот метод «блицкрик». Но! Вера Сергеевна, прошу вас запомнить следующее: при появлении Подлевского вы должны нажимать тревожную кнопку пять, десять, бессчетное число раз. Это станет сигналом тревоги высшей степени. — Вдруг улыбнулся. — Тревожная кнопка всегда должна быть при вас, чтобы легко и незаметно нажать ее. А то знаете, как бывает у женщин? Они не расстаются с этой кнопкой, но почему-то именно в момент опасности выясняется, что они забыли ее дома.

Вере казалось, что он впала в состояние столбняка — лицо и впрямь стало белее белого. Все, о чем говорит Устоев, планетарно далеко от тех мыслей, которыми она жила после гибели Витюши. Это был странный компьютерный сон. Какая тревожная кнопка? Какой майор Твердохлебов? Она по-прежнему не могла понять, какое отношение анализ генерала имеет лично к ней, хотя догадывалась, что это всего лишь прелюдия к возобновлению разговора о девочках-двойняшках Устоева.

Однако она и здесь — пальцем в небо. Когда они вновь двинулись через толпу, Петр Константинович сказал:

— А теперь, Вера Сергеевна, кратко коснусь третьего пункта моих суждений. Все, что я излагал, никак не соотносится с вашим решением брать или не брать моих девочек в ваш дом. Узнав об угрозе, исходящей от Подлевского, я не вправе отойти в сторону и намерен действовать так, как наметил. Подлевского вы напрочь вычеркните из памяти до той минуты, пока он не объявится. А когда объявится — черта с два! — мы его встретим с почестями, натянем ему нос, верх возьмем. — Умолк. — Что касается меня, то мне предстоит дальняя поездка, и не удивляйтесь, что отец девочек глаз не кажет. Твердохлебов будет знать, что делать. Вот, уважаемая Вера Сергеевна, пожалуй, и все. — Снова умолк, о чем-то подумал. — Нет, не все. В таких серьезных вопросах, как оборона от неприятеля, важны некие гарантии. Вот наговорил я вам с три короба обещаний защитить от Подлевского, завтраками накормил хоть куда, а как будет на деле — кто знает? Его, то есть меня, потом ищи-свищи. Но я наинадежнейшие гарантии дать готов. — Широко улыбнулся. — Может ли быть гарантия крепче, нежели мои дочери, отданные вам на воспитание? Если, конечно, вы... Артемьевна знаете что в таких случаях говорит? Как отец сказал, так по-мамкину и будет.