Андрей Волос - Предатель

Снова раздраженно перекидал пустые пачки на подоконнике.

— Лизка! Папиросы где?

Лизка едва слышно вздохнула, поворачиваясь к стене.

— Ладно, спи…

Обследовал пепельницу, но и это не принесло ничего хорошего: все окурки оказались либо страчены в ноль, либо напоследок раздавлены, была у него такая дурацкая привычка.

— Твою же не мать! — тихо сказал Артем.

Вышел на кухню, аккуратно громыхнул чайником, чиркнул спичкой и зажег газ.

Скрадывался он зря, соседки все равно не было — на новогодние праздники и зимние каникулы Алевтина Петровна уехала в Ярославль. Ну да когда в коммуналке живешь, привыкаешь. Хоть и нет никого, а все не один. Так-то у них нормально складывалось: они с Лизкой тихо себя вели, а баба Аля, как ее стала звать Лизка, жила на два дома, почему пребывала в вечном разоре и перемещении, и жизнь ее состояла из непрестанных сборов в поездку к внукам.

Шумно умылся, слегка намочил и причесал короткие волосы. Посмотревшись в зеркало, нахмурился.

Выбрал из грязной посуды, громоздившейся на их столе, граненый стакан, ополоснул. Даже потер пальцами, но чайные кольца все равно остались. Кинул щепотку заварки из рваной пачки, с бряканьем бросил алюминиевую ложку, чтоб не лопнул, и дополна налил кипятком. Сыпанул сахар из бумажного пакета, отломил кусок зачерствелого батона.

Придвинул табуретку, сел. Жевал молча, бездумно глядя на свое отражение в окне.

Одевшись по-уличному, с шапкой в руке, заглянул в комнату.

— Лизка! — сказал он. — Слышь? Ты встанешь, убери тут! Вообще уже как в слоновнике!

Лизка тонко всхлипнула и шевельнулась, глубже зарываясь в одеяло.

Артем перевел взгляд на подрамник, секунду помедлил, успев повторить про себя все, что повторялось по несколько раз на дню — не в больницу бы сейчас тащиться, а за работу встать; и не санитаром бы подвизаться, а сделаться наконец профессионалом (в том смысле, чтобы деньги своими художествами зарабатывать); и не в комнатульке этой ютиться (да еще и не своей), а заиметь бы мастерскую…

И со вздохом погасил свет.

Перейдя будто вымершее Садовое, потоптался на остановке. Но график движения не сбился: минуты через три показалась празднично украшенная гирляндами поверх лобового стекла «бэшка», со скрипом и судорожными подергиваниями распахнула задние двери.

Безлюдная улица сверкала. Окруженные морозными ореолами фонари сеяли сиреневое сияние на заснеженные обочины и тротуары. В домах кое-где оранжево и желто горели окна — должно быть, там еще допивали, доедали, договаривали. Попадались и елки — одна мерцала гирляндой в окне темной комнаты, другая в освещенной, и Артем, нахохлившийся у заиндевелого окна, обе их проводил взглядом.

А вот интересно… Юрец вчера толковал, что Новый год только в тридцать седьмом разрешили… а Гера — что в тридцать пятом…

Сама эта фраза шла по закоулкам мозга со скрипом, будто не желая осознаваться. Возникни в том нужда, она и с языка свалилась бы не вдруг, а с запинкой, с приметной полусекундой, затраченной на последнюю проверку: что это значит вообще: «Новый год разрешили»?!

То есть, конечно, Новый год и до этого был — но как явление чисто календарное. Перелом времени. Перевал. Календари свежие заводили. Долго сживались с другой цифрой… Теперь так же — начнешь дату ставить, а перышко по старой привычке заносит в прошлое.

Но торжество, праздник, радость, веселье, подарки, хороводы, свечи, орехи в фольге, елки — да! все елки на свете … Это ведь не к свершению законов небесной механики относилось. И не к перелистыванию календаря. А к рождению ребенка, к появлению новой жизни, вообще к новой жизни, знамением которой стал появившийся на свет мальчик — вот к чему!..

Но когда в разрезе борьбы с религией отменили Рождество, осталась прореха в головах. И чтобы ту прореху залатать, елку разрешили — но в Новый год. Ну а что? Зима? — зима. Снег? — снег. Мишура? — мишура. Выпивка-закуска. Очень похоже. Как там? — «Все елки на свете… все елки и все золотые шары…» Нет, не так, еще что-то про яблоки… Короче говоря, веселитесь. Только без глупостей: младенцы там всякие. Ни к чему.

Он зевнул, потянулся, сцепив ладони в замок.

Мгла, тишина… Несколько раз попадались «РАФики» «Скорой помощи» — в начавшем голубеть сумраке раннего утра они, присматривая подходящую добычу, будто большие безмолвные рыбы, неспешно скользили у самого дна опустелой Атлантиды.

Новый год!.. жалко, конечно, с утра на дежурство… Но как хорошо вчера посидели!..

Он нахохлился. Двигатель гудел, гнал по салону тепло. Глаза слипались, мысли путались… вот и задремал, поймав клок мимолетного радужного видения; встрепенулся, посмотрел в окно — далеко еще ехать… и снова уронил голову…

Они с Лизкой пришли совсем рано — еще и пяти не было. Лизка сомневалась — дескать, может, кто спать залег перед бессонной ночью, а тут они со своими авоськами. Но Артем растолковал: четверг — день рабочий, Кире не до сна — она еще из больницы не вернулась, Гера с Лешкой если и спали, то раньше, а дел невпроворот, едва успеть до полночи раскинуть скатерть-самобранку.

Так оно и оказалось: Гера с Лешкой ставили елку, и дело шло ни шатко ни валко, если не сказать хуже: ни крестовины не было (в ее поисках Бронников уже разгребал залежи нужных вещей на балконе, и в комнату валили клубы морозного пара и глухие чертыхания), ни игрушек. То есть одну коробку, с шарами, нашли на антресолях в коридоре, второй же, самой главной, с Дедом Морозом, мишурой и электрогирляндой, почему-то не оказалось.

Алексей сидел на диване, сиротски обняв медведя, и то и дело повторял, изумленно морща лоб и разводя руками:

— Куда все девается, не понимаю!..

Артем тут же показал ему приемчик насчет того, чтобы хулигану руку заламывать; и как только маленько растормошил ребенка, тут и крестовина нашлась за шкафом, и коробка с Дедом Морозом на вторых антресолях, про которые сгоряча забыли.

Короче говоря, дело пошло веселее, только Лешка слишком уж увлекся самообороной без оружия, и все заламывал лапу то безмолвному медведю, то рычащему от гнева и ужаса Портосу, — и это вместо того чтобы отцу игрушки подавать, а потому Бронников невсерьез сердился на него и покрикивал.

Между тем на кухне тоже еще конь не валялся.

Но когда звонко затрендел звонок, а вслед за тем ворвалась запыхавшаяся, румяная с мороза, с блестящими глазами, наэлектризованная грядущим новым счастьем Кира (в начале седьмого, что ли), то уж и картошку начистили, и селедка ждала, чтоб ее посыпали луком. Елка тоже крепко стояла, красуясь ало-золотой иглой, матовым сиянием канители, морганием лампочек и зеркальным блеском стеклянных шаров (один из лучших, шершавый от алмазной крошки, кокнули в процессе украшательства; но замели как следует, без халтуры: только в дальнем углу посверкивали два малозначительных осколка).