Анатолий Постолов - Речитатив

– Нет-нет, Юлиан, вы не хотите взглянуть правде в глаза, – возразил Варшавский. – Ведь эта актриса приехала из Польши. Она привезла европейский стиль игры, темперамент, традицию, западную культуру, в конце концов…

– Неважно, – перебил его Юлиан. – Она играла свою роль на английском, ей ассистировали американские актеры, пьеса была поставлена американским режиссером. Все происходило на американской сцене для американской публики.

Юлиан замолчал, устало опустился на свой стул и стал помешивать ложкой уже остывший чай. Виола слегка сжала его локоть и понимающе улыбнулась ему.

– Вы очень эмоционально все нам рассказали, – медленно произнес Варшавский и посмотрел на Юлиана так, будто увидел его впервые. – Но знаете, я люблю заглядывать за кулисы эмоций. Как вы думаете, почему пьеса вызвала такой переворот в вашем сознании? Ведь вы психолог, и вам часто приходится расчленять подобные трагедийные узлы у своих пациентов. Может быть, в этой пьесе вы сами оказались в роли пациента, а актриса со сцены сумела что-то…

– Не исключено, – прервал его Юлиан. – Хотя тогда, восемнадцать лет назад, я еще не был психологом, я только учился. Но сегодня на собственном опыте могу вам сказать, что прикасаться к этим узлам человеческой психики не только самое трудное, но, пожалуй, самое опасное. И представьте, я иногда стараюсь не развязывать эти узлы, не заострять на них внимание. Я как бы игнорирую их или переношу акцент на что-то другое. Есть такое золотое правило в психотерапии: больше слушай, меньше говори. Но я с тех пор много раз возвращался к этой пьесе и к этой роли. И пришел к такому выводу: весь секрет в напевности, в речитативе. Скажите любое слово, не вкладывая в него никаких эмоций, и оно будет просто частью предложения, а потом произнесите это же слово нараспев, без эмоций, абсолютно нейтральным голосом, ничего не акцентируя, и вы услышите звенящую ноту трагедии… трагедии, которая была или будет…

– Ма-ма… – вдруг пропела Виола.

Ее голос дрогнул и сломался на последнем слоге, а губы выдули крохотный надувной шарик; он медленно поплыл вверх и прилепился к потолку рядом с лампочкой, и в ту же секунду где-то недалеко взвизгнула, словно брала пробный аккорд, пожарная сирена и сразу же включила свою воющую арию на полную мощь.

– Покоя от них нет ни днем, ни ночью, – сказал Юлиан.

Варшавский молчал. Глаза его блуждали по комнате, будто хотели на чем-то остановиться и не находили себе места. Вдруг он порывисто поднялся, подошел к Виоле, поцеловал ей руку и произнес:

– Жаль, но мне пора. Спасибо за вкусный обед, за ваше тепло и гостеприимство, а вам, Юлиан, за то, что держали меня весь вечер под высоким напряжением. Но я привычный.

– Да и вы нас время от времени шаровыми молниями обстреливали, – сбалагурил Юлиан. – Чувствуете, как пахнет озоном?

– Действительно, запах озона есть, – с изумлением произнес Варшавский.

– Ничего, не волнуйтесь, это я включил ионизатор.

Варшавский усмехнулся и подошел к двери. Потом, словно что-то вспомнив, он обернулся и произнес:

– Один раз за все это время вы были самим собой – в ту минуту, когда говорили о пьесе, которую смотрели двадцать лет назад, – он сделал паузу, ожидая услышать ответную реплику, но Юлиан неопределенно пожал плечами и, как маской, прикрылся своей ироничной улыбкой. – Эта Барбара… Напомните мне ее фамилию.

– Крафтувна.

– Сильная женщина. Она ведь в каком-то смысле ваш поводырь.

– Я не понимаю, о чем вы говорите…

– Мы все в этом мире в той или иной степени слепцы. Без поводырей мы легко теряем ориентацию и можем свалиться в пропасть. У меня есть свои поводыри, у вас – свои… Она, может быть, самый главный.

Он на секунду поднял голову, кому-то кивнул и затворил за собой дверь.

– Жюль, прикрой балконную дверь, если не трудно, – попросила Виола. Голос ее звучал, как затухающий камертон, – глухо и устало.

Она расположилась на диване в гостиной, набросив халатик на голое тело и положив одну ногу под другую. Перед ней на большом посудном подносе стояло несколько бутылочек с лаком для ногтей.

Юлиан за секунду до этого вышел из душа, опоясанный мохнатым полотенцем. На его поросших густой шерстью плечах вздрагивали и ежились крупные капли воды. Он принюхался и сморщил нос:

– Совершенно неожиданный финал сюрной пьесы Виткаси: бес бежит от запаха озона, но главный герой, смывший с себя чертово наваждение, задыхается от ацетона, которым его возлюбленная смывает кровь из-под ногтей. Каков финал? Финалище!

– Глупо, – ответила Виола. – За ацетон, я извиняюсь, но мне надо смыть старый лак, а другого времени покрасить ногти не будет.

– По моему, у тебя идеальные ногти. Знаешь поговорку: «Лучшее – враг хорошего». Тебе, солнце, до побудки осталось пять часов пятьдесят три минуты. А коготки еще сушить надо. Одумайся, Ольга, однако… пока не поздно.

– Включи лучше телевизор, отец Онуфрий. Какой-нибудь смешной сериал. Кажется, по четвертому каналу сейчас показывают Раймонда. Я ужасно устала. Очень информативный вечер.

– Да, Варшавский на этот раз был в ударе, парил, как херувимчик, и обещал второе пришествие. Но я постарался заземлить его. И небезуспешно. Он свои крылья слегка опалил и, думаю, кое-что понял.

– Я на все это смотрю иначе, Жюль. Не ты его породил и не ты ему судья. Твоя последняя шутка с озоном мне лично показалась безвкусной. Он все равно сумел доказать, что есть вещи, которые не подчиняются нашей логике, которые контролируются из космоса. То, что произошло с чайником, и совершенно неожиданный телефонный звонок… Только упрямец будет все отрицать. Но ты же мыслящий человек. Ты же видел, что даже законы физики не действовали так, как следовало. Какие-то неземные силы постоянно вмешивались в логику событий.

– А может быть, все это иллюзия, фокусы. Ты просто не обратила внимания – он проговорился. Упомянул, что в свое время был азартным картежником. С его умением ясновидца, уверяю тебя, он может заглядывать в чужие карты, не отрывая глаз от своих.

– Опять фантазируешь. Он ведь тебе демонстрировал не картежные фокусы, а рассказал о людях, которых я хорошо знаю, и думаю, в семи случаях из десяти попадал в десятку.

– Насколько хорошо ты знаешь, чем эти люди дышат сегодня? С кем из них ты постоянно поддерживала связь в последние годы? с двумя… тремя?

– Одно то, что он спросил меня об этих трех, живы ли они, – уже говорит о многом. Меня как холодной водой окатили. Ведь он не мог знать, что Борька Разумовский покончил с собой. А какой был мальчик – умница, талантливый, компанейский и щедрый – не на деньги, их у него никогда не было – на дружбу. И я написала его имя, даже не думая в ту минуту о его судьбе, не представляя его мертвым. Просто выплыло имя, понимаешь?