Анатолий Постолов - Речитатив

– Солнце мое, то, что Варшавский неординарный человек, я с тобой согласился сразу после нашей первой с ним встречи. Но не спеши поднимать его на пьедестал. Пойми, незаурядные люди, атеисты они или верующие – неважно, какими-то присосками связаны с той неясной и таинственной силой, которую принято торжественно именовать словом «Бог». А я, позорный эпикуреец, позволю себе, пользуясь отсутствием Варшавского, боженьку нашего закавычить – ты же знаешь мое отношение к этому предмету. Но в кавычках или без – товарообмен между «там» и «здесь» ведется постоянно. Я ведь что хочу сказать: моя вера в разумный дизайн не идет дальше того, что он назвал библиотекой Акаши. Какой-то кладезь интеллектуальных знаний и вообще все сущее в зашифрованном виде несомненно где-то в космосе обитает. Об этом еще древние говорили. Греки, например, считали, что Вселенная состоит из слов. Правильно подобранные слова открывают любые тайны. И каббалисты тебе то же самое скажут. Все так называемые творческие люди получают оттуда рифмы, созвучия, метафоры, ноты… А что получает Варшавский? Проверить искренность ясновидящего, которому для этой связи служит не вдохновение, а переговорное устройство – невозможно.

– А я и не принимала безоговорочно всё, что он говорил. Какие-то вещи меня восхитили, а какие-то рассмешили. Он, например, рассказывал мне секреты приготовления жареной картошки. Умора! Жаль, ты не слышал, ты сидел на балконе. Он мне советовал говорить с картошкой, как с живым существом, и тогда она будет обжариваться равномерно.

Юлиан присвистнул:

– И как вела себя картошка?

– Представь себе, слушалась, но я до сих пор не понимаю, что произошло… кажется я была немного под гипнозом.

– То, что ты легко попадаешь под гипноз, для меня не новость, а вот как он сумел загипнотизировать картошку?

– Слушай, Жюлька, мистерии начались с первой минуты его появления. В прошлый раз он мне снял головную боль, применил какую-то корейскую технику. Ты же знаешь, у меня бывает затяжная мигрень, иногда голова болит часами и ничего не помогает. А он сделал несколько пассов, и все прошло… Все-таки руки у него волшебные. И потом, я не знаю, как ему это удалось, но он догадался что у меня начались месячные…

За долю секунды до того, как у Виолы вырвалась эти слова, она почувствовала какой-то невесомый щелчок из подсознания, как будто ее дернули за косичку или брызнули струйку холодной воды под лопатку, но захлопнуть окошко она уже не успела. И в ту же секунду, осознав неизбежность случившегося, Виола резким движением повернула голову в сторону экрана, где разыгрывалась псевдодрама между главным героем, его матерью и женой. И хотя звук был приглушен, до нее доносились закадровые четко выверенные порции смеха и хорошо дозированная трепотня героев модного ситкама.

Но боковым зрением она все видела. Она видела, как исказилось лицо Юлиана и дернулся его кадык, и чувство острой беспомощности окатило ее еще до того, как она услышала его голос, будто она уже знала, какие слова он скажет.

– Так он тебе успел гинекологический осмотр сделать, пока я сидел на балконе?

Юлиан произнес это с какой-то сладкой дрожью, удивляясь совершенной анонимности своих слов, будто они принадлежали не ему; слова отделились от языка, как парашютисты от фюзеляжа самолета, и понеслись с обреченным ускорением к бледному пятну ее лица. И он тут же пожалел о том, что сказал, и ему хотелось задержать это неизбежное падение. Но парашютики, сшитые из дырявых и куцых обрезков самолюбия, уже не могли замедлить катастрофического сближения.

Она повернула к нему свое лицо, в котором рождалось и гасло что-то детское, какая-то давняя обида, лицо маленькой девочки, беспомощное и оттого мучительно любимое. И он себя в ту же секунду почувствовал мальчишкой, который со своей парты смотрит на ее профиль, не в силах оторвать глаз от кудрявого колечка прилепившегося к ее шее.

«Извини, Вилочка, я не хотел…» – почему-то именно эти слова появились перед ним, как текст на экране телесуфлера. Но он не успел или не захотел их произнести.

– Дурак… Как ты мог? – ее губы дрожали, и глаза сразу стали горячими от слез. Она вскочила с дивана и почти бегом бросилась из комнаты, и, когда она пробегала мимо него, халатик распахнулся – и он увидел округлость и белизну ее живота. В ту же секунду полотенце, которое он небрежно подоткнул, выйдя из ванной, упало на пол. Он посмотрел ей вслед, и его бросило в жар от дикого желания догнать ее, схватить и овладеть ею с той беспощадной и грубой силой, с какой пропеченные солнцем римские солдаты хватали белокожих сабинянок. И у него в глотке заклокотал сухой горловой хрип, испепеляющий инстинкт зверя. Он застонал, чувствуя, как шевелилось и распрямлялось чешуйчатое чудовище, выбираясь из своей мохнатой норы. Оно вздымалось, раздувалось капюшонами кобры, наливаясь тяжелой венозной кровью, и мутная капелька яда появилась на кончике этой готовой к броску пасти.

Он смотрел ей вслед, кусая губы, но не мог сдвинуться с места.

Юлиан подошел к двери крашенного под терракоту двухэтажного домика и несколько секунд помедлил, прислушиваясь. Откуда-то из глубины дома доносилась активная флибустьерская возня, переходящая в аритмичные хлюпающие удары, – будто косолапый пират сбегал по сходням, волоча за собой мешок с погремушками; и весь этот гвалт мог быть создан только одним существом – свирепым на вид, но чрезвычайно общительным псом, немецким боксером по кличке Спринт. Почуя гостя, Спринт бросился к двери, его нарастающий чечеточный дриблинг взорвался хриплым лаем вперебивку с мажорным повизгиванием, и, как только хозяин дома Миша Гельман открыл дверь, Спринт прыгнул на Юлиана, ткнувшись в него передними лапами и всем своим видом показывая неуемную радость от встречи с хорошим другом.

– Стоп! – коротко, но внушительно приказал хозяин. Пес отбежал в сторону, остановился и, не мигая, посмотрел на Юлиана; впрочем, его молчание могло быть истолковано не иначе как приглашение к игре. И если не глаза, так обрубок хвоста выдавал этот призыв своим бешеным туда-сюда.

– Проходи, проходи… не мнись на пороге, как двоечник, потерявший дневник, – поторопил Гельман Юлиана. – Вера с детьми решили осчастливить бабушку с дедушкой, и я было подумал, что у меня появилась редкая возможность посидеть в тишине и расслабиться. Куда там… Спринт погнался за мухой и в азарте зацепил неосторожно оставленную на краю стола корзинку с Генкиными игрушками, после чего, испугавшись грохота и моих проклятий, он стал носиться как угорелый… Та еще картинка…