Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я

Углубление Яшиного еврейства, послужившее изгнанием нас из общины неуглублённых, и наш переход в «Толстовский Фонд» огорчили кузена. Свои огорчения он излил в громадном письме, на двенадцати страницах, присланном в Вену, объясняя, что между ним и Яшей не пропасть, но большое расстояние.

Холмы проплывали, а сосны около дороги протягивали свои ветки навстречу, будто бы раскланивались, вытягивались и разворачивались. Дорогу внезапно стиснули с двух сторон вертикальные ровные гранитные стены, с примостившимися в трещинах кустами и травами, умудрившимися использовать каждую расщелину, цепляясь в неё корнями и разрушая человеческое вторжение, и облагораживая его… По скалам кое–где двигались струйки воды полосками или тонкими сетками, а то прямо падали крошечными водопадами…

Сменившийся рельеф сменил мои мысли, они перешли на мэра, звучит, как «пэра». Может быть, господину мэру будет не до нас? А может быть, будет какая‑то польза от подаренной агатовой «флюидальной» брошки? А может, и не заметили они её ценности?

Кто наивнее? Стихов много знаем. «У лукоморья дуб зелёный…», — растёт около американской дороги.

На автобусном вокзале кузена мы сразу узнали по похожести на Яшиного отца: такой же уютный, невысокий, с серыми глазами… Не успев сказать и двух слов, в несколько минут, мы оказались около их дома, выглядевшего, как огромный деревенский амбар с окнами, без ставен, с голыми рамами, простыми, не украшенными ни резцами, ни карнизами; окна шли в три этажа. От нажатия кнопки в машине Гершоном, дверь поползла вверх и открылось пространство — гараж, куда мы и въехали. «Всё механизировано», — подумала я, направляясь к двери в стене гаража, которую открыл Гершон, и вошла в первый жилой американский дом, где ожидала нас кузина, тоже Дина, и две девочки такого же возраста, как наши мальчики, Анабель и Ева.

Дина говорила по–русски, родилась в Харбине, жила в Израиле; а во время визита в Сиэтл, в синагоге, встретила Гершона и, полюбив, осталась в Америке.

В обширной гостиной, с четырьмя большими окнами, посредине комнаты стояло несколько прямых диванов: один большой и два поменьше, окружавших маленький столик с лежащими на нём газетами и журналами. В пролётах между окнами висело несколько репродукций и несколько ярко раскрашенных фотографий. По углам стояли столики с лампами на пузатых канделябрах в бесчисленном количестве, большие и маленькие; кое–где стояли небольшие вазочки с шёлковыми цветами; пол был покрыт полиэтиленовым ковром; на окнах висели шторы с воланами, как у моего детского американского передника.

Первое время я невольно всё сравнивала: в воздухе другое взаимодействие мебели и хозяев. Кажется, что мебель, не обласканная взглядами, стоит сама по себе; независимая, будто ею никто не любуется. Комната — точно в ней не живут. Или потому так кажется, что мебель без выгнутостей, без позолоты, без сфинксов, простая, удобная — нет изгибающихся причудливых линий?

И всё так кажется от квадратности?

Нас разместили в «basement», в подвальном помещении, громадной комнате, предназначенной для игр детей; целое футбольное поле, стены которого были увешаны плакатами–постерами, изображающими звёзд кино, каких‑то мужиков с палками, автомобили; Мэрлин Монро в крутящейся юбке. Посредине стоял раздвигающийся диван.

— Мы для вас освободили шкаф, — сказал кузен, открывая большой внутренний чулан, такого размера, как комната в Пицунде, которую я с Илюшей снимала у одной бабки. Может быть, этот чулан был даже больше: в нём можно было свободно ходить, а у бабки мы могли только лежать на кровати.

— Для чего этот чулан?

— Для ваших вещей, — ответил Гершон.

Мы стояли в некотором недоумении. Я сняла подаренный паном Рогойским свой замшевый кожаный пиджак и повесила его на крючок, которых было множество на одной из стенок чулана; дети тоже сняли свои австрийские курточки. Яша остался в своём пиджаке, а больше помещать в чулан нам было нечего, — у нас не было больше никаких вещей для развешивания.

Только впоследствии я увидела, как путешествуют в Америке, — одежду меняют три раза в день, всё новёхонькое: не носят целыми днями и ночами купленное в Австрии одно и то же, изнашивая, приласкивая до слияния с собственным телом. Мы не думали о смене белья, а только о смене эпох.

Сконфузив Гершона незанятостью чулана, мы поднялись наверх, где поджидал нас приехавший с нами повидаться старинный московский друг Игорь из Филадельфии.

После объятий и приветствий все сели обедать в столовой за большой стол со стульями с большими спинками. Около каждого из нас лежала собственная, из толстого полиэтилена салфетка, овальный поднос со стоящими на нём тарелками, всем, чем полагается есть и вытираться. Всё простое и незатейливое.

Обед поразил меня своей необычностью.

Разъезжая по всем краям и республикам Советского Союза, я была на обедах в Казахстане, в Грузии, в Латвии, в Молдавии, у богатых и бедных российских граждан: пила кумыс, ела бишбармак с облизыванием локтей, узбекский плов с загребанием риса горстями, чебуреки, чанахи, чахохбили… цепеллины, чего только не пробовала, даже кушанье под названием «шарлям–по–по», но американского обеда — без соли, без хлеба, без масла, без сахара, без калорий… никогда не пробовала!

— Вместо соли, пожалуйста, соевый специальный соус, — говорила Дина. — В Америке к первым блюдам подают «crakers» вместо хлеба; сахар и масло мы исключили из пищи навсегда. Мы едим только овощи, орехи, каши. Вот, пробуйте, суп из разных овощей.

«Вместо жареной баранины, — вертится в голове, — вместо… хоть бы любимый «хот–дог» увидеть», — думаю я про себя.

— Мясо и сыры содержат много холестерола, и мы их не употребляем, — продолжала Дина. Мои надежды снова «ощутить прелесть незнакомки на языке» — пропадают.

— Очень вредны животные жиры: молоко и творог только обезжиренные полезны.

— А что вы любите? — спросил Игорь.

— Девочки и мы любим разнообразные каши — «cereals», — разбавляем их тёплым молоком, любим всё натуральное. Мы не пьём кока–колы, пепси–колы: передавали по телевизору, как в стоящей пепси–коле со временем растворяются металлы. Вместо пепси пьём натуральные соки; вина не употребляем, вот только купили бутылку для вас. Попробуйте, на второе — запечённые американские zucchini, это — невредные овощи.

Обед закончился питьём американского напитка, я даже не поняла, на что похожего, напоминавшего кофе, но без кофеина, хотя коричневого цвета, с пончиками. — Яша сказал, что он уже где‑то пил этот напиток.

После обеда девочки и Гершон взяли свои опустевшие тарелки и отнесли на кухню, поставив их в раковину. Я тоже так сделала, собрав за своими все тарелки и вилки. Вернувшись, услышала: наш друг Игорь уже просил у Дины есть.