Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я

Прошли через студенческий «parking‑lot» — стоянку студенческих автомобилей, — таких цветов и расцветок, что только художники могут выдумать, перемешивая все краски в разных пропорциях; а за углом нас ожидала другая встреча: с овощами и фруктами в «супермаркете» — гастрономе–универсаме, с названием то ли «Путь спасения», то ли «Сберегательная дорога».

Овощи и фрукты нарядные, обласканные, блестящие, напудренные, налакированные, разнеженные возлежали на ложах. Каждая простая подзаборная картофелина лежит на подносе среди зелёной травы, гордясь своей тончайшей кожицей с глазками, как принцесса на горошине, или брильянт на чёрной фольге.

А какие изысканные платья у салатов — все в оборках, как у едущих на бал: курчавые, моховые, пышные! Белый лук, покрытый тонкими волосками, каждый волосок сам по себе шёлковый. Руанский пырей! Маленькие тёмно–зелёные лимончики! Связанные чесноки, спускающиеся с потолка гирляндами! Парижские нитевые огурцы, врассыпную! Каждая ниточка блестит.

Зелёные веточки укропа, обнимающие жёлтокрасную голландскую морковь; за ними корзинка с пастернаком, и перец несуществующих в природе раскрасок, лиловый и оранжевый. Мозаика из кубиков, столбиков, округлостей.

Невиданные, неслыханные, нееденные — авокадо, киви, артишоки — незнакомые слова и вкусы. А капуста знакомая! Сколько видов и разновидностей, все существующие во Вселенной: йоркская, эрфуртская, брюссельская, мраморная бургундская с фиолетовыми рёбрами и жилками! Овальная красная редиска…

Там в овощном: спускающийся с потолка железный жёлоб–контейнер, с поступающей картошкой, перегороженный деревянной доской-дверцей: пультом управления продавца-кинооператора, выдвигающего и задвигающего этот «кадр» — для движущейся по руслу картошки.

— Следующий! Подставляй свою! Шевелитесь! Не задерживайтесь!

Подходит моя очередь: сыпется, сыпется в мою подставленную авоську, и вдруг поток останавливается; или сверху перестали подавать, или что‑то сломалось в транспортёре. Продавщица палкой пошуровала–пошуровала — снова покатился ручей из картошки. Сыпется мимо, проскакивает сквозь сетку, падает, летит, раздавливается.

— Картошка‑то мелкая!

— Картошка‑то гнилая!

— Дайте жалобную книгу!

— Кому жаловаться?

— Радуйтесь, что такую дают!

И все радуются. Мы — не брильянты на чёрной фольге! Мы — простая картошка на контейнере, и глазки у нас грязью залеплены.

Слышу голос Дины:

— Хотите зайти в музей?

Вот этого я не могу сейчас. Извините меня, все художники мира, все гениальные картины затмились в глазах живыми натюрмортами, и горькой обидой своей принадлежности к грязной маленькой картошке. Кому жаловаться? И на кого?

Вечером нас попросили зайти на чай-вечеринку соседи, живущие напротив, увидевшие первые объявления в газете и сообщившие Гершону и Дине о розысках.

Как зеркальный двойник — можно даже изучать, как действуют законы отражения — был дом соседей. Ничего не отличалось в убранстве их дома: такие же обширные пространства гостиной, заполненные стоящими посредине диванами, пластиковые ковры на полу, шёлковые цветы такого же фасона — воланы на шторах; правда, в этом доме шторы были другого цвета, светло–сиреневые, а у наших кузенов — просто сиреневые, без всякой пестроты.

Сразу предложили рюмочку вина, с ней ходила я целый вечер, все остальные делали то же самое — ходили с рюмками. На маленьком столике стоял белый соус — «dip», туда все макали хвостики моркови, нарезанных огурцов и нарезанных зелёных палочек, но я их названия не помню.

На другом столике стояли орешки, посыпанные чем‑то белым, и неизвестные пищевые палочки.

— Как поживаете?

— Хорошо! А вы?

— И мы хорошо!

— В России холодно?

— Да, холодно. Но страна большая: климат разный.

Пришли другие люди и спрашивают тоже:

— Как поживаете?

— Хорошо! А вы?

— И мы хорошо!

Через минут пятнадцать пришли соседи из противоположного дома, спросили:

— Как поживаете?

— Хорошо! А вы?

— И мы хорошо!

— Мои родственники тоже из России. Как погода в России? Холодно? Страна тоже большая?

Ритуальный разговор продолжался до тех пор, пока хозяева не стали показывать слайды своего путешествия на какие‑то южные острова. Не понимая английского, я ничего не вынесла из их объяснений про острова.

— Было приятно познакомиться!

— И нам приятно познакомиться!

— Какой приятный вечер!

— Спасибо!

— By‑by!

— By‑by!

— Спокойной ночи!

— До свидания.

Накануне вечером Яша позвонил мэру:

— Ли, я здесь! — сказал Яша.

— Я очень рад, — отвечал мэр, — завтра в час дня я пришлю за вами машину.

В машине, приехавшей за нами, был шофёр в фуражке и рация. Шофёр через каждые пять секунд весело сообщал в рацию, где мы находимся: «Вашингтон! Зеленая! Бульвар Обогащения! Университет! Главная улица!»

Подъезжаем: в ста метрах от мэрии, на широкой лестнице телевизионные репортёры и телевизионные камеры; только машина приблизилась совсем к лестнице и хлопнули дверцы машины, — по ступенькам сбегает мэр навстречу, тютелька в тютельку — динамично, красиво.

Мэр обнял Яшу, пожал руку мне, поднял на руки Даничку, похлопал по плечу Илюшу.

Мэр уже не выглядел усталым и задумчивым, как в Ленинграде, — видно, климат действует, — а весь блестел от новизны одежды: костюм в полосочку с галстуком красного цвета, с уголком платочка, видневшегося из верхнего кармана. Деловой, улыбчивый, обходительный, неузнаваемый.

В приёмной вопросы корреспондентов о том, как мэр нам помог выехать, как нам нравится в Америке. Яша отвечал, а я просто улыбалась.

Журналисты безудержно задавали один и тот же вопрос:

— Как вам нравится в Америке?

Или я только его могла разобрать? Как… в Америке?

И опять, как в Америке? И записывали, удлиняя Яшины выражения в целые страницы.

Моё американское мычание один журналист представил так, что никто и не догадался, что говорит глухонемая. Один чёрный–негр говорил с еврейским акцентом, оказывается, он вёл передачу: «Как мэр помог выехать еврейской семье из Советского Союза».

Не сразу увидев, что нас прямо живьём показывают по телевизору, я делала вид, что всё понимаю; когда же прямо на меня навели дуло телевизионного аппарата, то я продолжала делать то же самое.

На следующий день была большая статья в газете — «Как мэр помог выехать еврейской семье», — и несколько раз передавалось по телевизионным новостям то же самое. Все евреи города Сиракузы, встречая нас на улицах, узнавали, восхищались поведением мэра:

— Какой у нас милый мэр!

— Как заботится о евреях!

— Ах, какой приятный!

— Все пойдём за него голосовать!