Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я

— Возьмите бутерброд, — сказала ему кузина.

— Но я еду хочу! — полушутливо–полусерьёзно просил Игорь.

— Если вы будете есть всё подряд в Америке, то вы не пролезете в дверь гаража, — в ответ шутила Дина. — Возьмите бутерброд в холодильнике.

— Как, самому?

— Да, самому, — ответила Дина и объяснила нам вот что: «E^i в Америке не предлагают, не так, как у нас в Израиле, или у вас в России. Не настаивают, не говорят: «Поешьте, поешьте, чтоi вы ничего не едите!» Каждый берёт то, что ему хочется, без всякого нажима хозяев.»

После таких Дининых слов я с Игорем, пока Яша с Гершоном беседовали о науке, а дети и Дина уехали за мороженым, заполняли обезжиренные, нехолестерольные желудки бананами, стоящими в вазах на кухне.

— Почему в Америке едят всё обезжиренное, — спросила я Игоря, — и наши родственники тоже?

— Из жадности — заключил Игорь.

Забегая вперёд, — через год отъевшийся Игорь питался одними отрубями, зёрнами, стручками, покупаемыми в редчайших магазинах с натуральной едой, выращенной без всяких удобрений, а только дыханьем хозяев; этот самый Игорь всячески стыдил меня, называя дикарём, запекающим мамонтов в шкуре, отучая нас от мяса. Он таким стал апологетом обессоленной еды, что презирает всех едящих и жующих с солью.

Между голодным и сытым Игорем вышла ссора в Америке.

Гершон с Яшей погрузились в длинные полимеры, из которых мы их выпутали нашими желаниями посмотреть университет.

Гершон был деканом химического факультета — что, как он рассказал, кроме занятости и мелкой власти, ничего не прибавляет к позиции, и профессораi поочерёдно становятся деканами, и поэтому часто вся «власть» переходит к секретарю декана.

Наш товарищ Сталин понимал толк в секретарстве!

Университет выглядел как отдельный организм, замкнутый мир, не похожий на другие «миры» города. Несколько старинных кирпичных зданий английского стиля обрамляли громадную поляну. В зданиях были научные занятия, лекции, кабинеты, лаборатории, а на поляне — развлечения. Поляна была покрыта густой стриженой травой, выносливой для топтания, сидения, валяния, что на ней и делали студенты и собаки. Отдельные играли в какую‑то игру — бросая друг в друга тарелками; собаки тоже бегали за тарелками. Видела много сидящих около входа в здание собак, поджидавших своих обучающихся хозяев.

Студенты одеты наипростейше: в моде пролетарская нищета — на всех джинсы, и чем рванее, тем богаче твоё презрение к «буржуазности»; у некоторых, самых больших щёголей, штаны разорваны в геометрически правильных направлениях, и дырки распределены по математическим законам, там, где надо. На кофтах, куртках видны маленькие символы: крокодильчики, пингвинчики, буковки, обозначающие принадлежность вещей к дорогим, кое–где припрятаны этикеточки, оттеняющие презренье к богатству. Некоторые в шортах, но без мурашек.

Книжки, учебники, тетрадки носятся студентами в рюкзаках за спиной и в разных брезентовых сумках, подвешенных через плечо, похожих на санитарные полевые военные сумки, которые медсёстры носили во время войны. Моды на мешки я не заметила — похоже, что у всех одинаковые, но это на мой первый взгляд. У одного, правда, висел замоПк на мешке, но я не поняла, для чего он висел: для украшения или чтобы его книжки никто не выкрал бы и не обогатился познанием.

Я и Дина внедрились в «пролетарскую» простоту одежды окружающих высокими каблуками и длинными юбками; как чувствует себя белая ворона среди чёрных? — я не знаю, но ничего не оставалось, как выделяться своей «буржуазностью» — несоответствием.

В кабинете у Гершона на его письменном столе стояли фотографии Дины и детей. «В течение восьми часов наблюдать лица своих детей и мужа, — подумала я, — однако, можно приспособиться: дома их не замечать». Это испытание необходимо для американского этикета, как доказательство моральной устойчивости. Особенно важно всем политическим деятелям иметь приличный семейный вид; вместо портретов вождей на столах и стенах — семья и развешанные дипломы в рамочках.

Около аудиторий грудами лежали результаты контрольных, сваленные в кучу, проверенные, каждый может брать свои результаты из общей кучи, а некоторые результаты вывешены на досках, под номерами, — теми самыми social security, которые мы получили при въезде в Америку: вокруг этого номера всё и крутится. Говорят, что компьютеры с этими номерами зарыты где‑то в центре Америки, у центра Земли; в случае ядерной войны — номера останутся.

Но точно я этого не знаю.

Позором двоечников не клеймят; никто из твоих сокурсников не знает, как ты учишься, чтоб не было никаких отрицательностей в твоём самочувствии — никого нет лучше тебя! — так мне это понравилось, потому как у меня такие плохие способности к обучению, и я всегда их скрывала: приходилось для этого много заниматься.

Здесь двоечники наказываются деньгами — не дают стипендию, — а общественное презрение к отстающим считается плохим тоном?

Отметки–оценки поставлены в виде букв с плюсами и минусами. Наш отличник — А+, а наш двоечник — А-. На другой доске висели проценты, результаты в виде процентов от 0 до 100%.

— Бывают стопроцентные отличники? Что это значит?

Гершон такое сложное нам рассказал о науке выставления оценок: чтобы не обидеть студента, не проявить невнимательности, и — что было уже слишком — студенты тоже выставляют профессору оценки в конце года, на бланке с вопросами, инкогнито, каждый может написать всё, что придёт ему в голову, и отдать в деканат, никому не показывая.

Интересно, уцелела бы я под таким надзором?! Водились бы у меня одни отличники — и простота?

Одна моя сокурсница, Лиза, беспокоилась очень, что ей бы не удалось получить образования в Америке:

— Оно так дорого там! — восклицала она. На что ей Лёшка Орлов, наш главный антисоветчик, как‑то сказал:

— Лизка, скажи, зачем всем дурам, как ты, образование?

Гершон сказал, что в Америке и для неё нашёлся бы фонд; я Лизе обязательно напишу, чтобы она больше не беспокоилась.

От Гершона мы услышали о фондах, стипендиях, грантах, поддержках, пожертвованьях и разных источниках образования; если у семьи не стопроцентный доход, а стопроцентный результат у поступающего её члена, то университет гоняется за такими и сам предлагает стипендию.

— Хуже всего людям со средним достатком, их больше всего в Америке — страна середняков, — и на них ложится бремя образования своих детей, — так резюмировал Гершон, и перевела для меня Дина.

Моя встреча с американским университетом закончилась в женском туалете. Что увидела я там?! Какое убранство! Даже сразу не определить, куда ты попал: в комнату отдыха или занятий? Одни, развалившись, смотрели в книжки, сидя в креслах, другие смотрелись в зеркала, третьи кури‑ли, положив ноги на маленький столик. Зеркала, кресла, салфетки. Не было только телевизора, и того, что у нас распространяется за несколько вёрст.