Борис Камов - Рывок в неведомое

Но Аркадий Петрович считал: такой возможности у него нет, в поединке с Соловьевым он ничего существенного пока не достиг — и продолжал работать без выходных.

Огорчало его каждую ночь и другое: как бы тихо он ни подымался с постели, как бы ни крался босиком к выходу, держа в руках сапоги, он все равно будил Аграфену, которая выходила из своей комнаты и неизменно спрашивала:

— Аркаша, ты куда?

Или:

— Ну, чего ты опять вскочил среди ночи?!

Поначалу Голиков думал, что у хозяйки просто чуткий сон, пока Аграфена не проговорилась, что раньше спала как убитая, и не спросила:

— А почему ты, Аркаша, не ставишь возле нашего дома солдата?

От неожиданности Голиков расхохотался. Ему показалось смешным: он спит свои три-четыре часа в сутки, потом вскакивает, обливается водой, ест утренний суп с мясом (это Аграфена завела такой порядок, чтобы он утром обедал, потому что обедать днем он чаще всего не успевал), а возле дома важно прохаживается часовой. После этого он, Голиков, идет к себе в штаб. А что делать с часовым? Снимать с поста? Тогда получится, что Голиков боится спать без охраны. Оставить часового на весь день? Нелепо.

И Аркадий Петрович ответил:

— Если я поставлю часового, люди подумают, что у меня сдают нервы.

— А мы вечером посадим солдата на кухне, — находчиво предложила Аграфена. — Я буду его кормить ужином.

— Это будет еще хуже. Получится, что я боюсь без часового и вдобавок боюсь за часового. С твоим... — он замялся, — одноклассником Иваном Николаевичем не соскучишься.

— Да какое тебе дело, что Иван про тебя будет думать? А ты хоть спокойно поспишь.

— В другом месте я бы так и сделал. А тут не могу.

Придя однажды обедать, Голиков не нашел Аграфену дома. Не было ее и во дворе. Он стал громко звать: никто не ответил. Голиков испугался: не выкрал ли ее Иван? На всякий случай заглянул в темный чулан. Аграфена, в уличном платке и коротком жакете, лежала на мешках с мукой и тихо постанывала.

— Аграфена, что с тобой? Ты больна? — кинулся он к ней.

— Нет, здорова, — не открывая глаз, ответила она ему. И вдруг вскочила: — Который это час? Что это я? Иди, я сейчас приду тебя кормить. — Она была смущена, что сон сморил ее среди бела дня, да еще в чулане.

И Голиков внезапно понял, что Аграфена стала добровольным, несменяемым часовым. Она охраняла его по ночам и урывками спала днем, пока не свалилась от усталости на мешки в чулане. У начальника боевого района по борьбе с бандитизмом задрожали губы. Он не смог ничего сказать, подошел и поцеловал Аграфену в щеку, на которой еще оставалась красная полоса от жесткого шва на мешке.

— Давай, Аграфена, я от тебя перееду. Буду опять ночевать в штабе.

— Что это ты надумал? — удивилась Аграфена. — Нет уж, будь на глазах. Все мне спокойней.

...И в это холодное майское, еще темное утро Голиков попытался было незаметно выскользнуть из дома. Аграфена по привычке его окликнула:

— Ты куда?

Аркадий Петрович был не в духе и сердито ответил:

— Не знаешь, что ли, — ловить твоего Ивана. Я уже целых два дня ничего про него не слышал.

Голиков не любил неизвестности.

Обойдя посты у штаба, у конюшен, у складов, Аркадий Петрович забрался на Казачий холм. Он полюбил это место. Днем он сюда никогда не захаживал: не оставалось времени. А ночью, при свете луны или даже в полной темноте, отсюда было все замечательно слышно.

Изрядно натренировав свой не слишком музыкальный слух, Голиков с улыбкой слушал, как просыпался на ближайшем насесте, нахохливался и для начала пробовал голос петух, готовясь заорать на всю деревню; как неторопливо, с уютным скрипом распахивались двери в хлеву и доносилось радостное оживление: вспархивали куры, топотали копытца коз и баранов, начинали, по-старчески дыша, втягивать широкогубыми ртами воду утомленные непрерывным жеванием коровы.

Все эти звуки наполнялись для Голикова немалым смыслом. Если Соловьев совершал налет на соседнюю деревню (о чем Голиков уже знал) или затаивался достаточно близко от Форпоста (о чем Аркадию Петровичу еще не сообщили), жизнь в селе притихала, словно люди и животные опасались любым громким звуком привлечь к себе внимание банды. Это становилось верным признаком того, что опасность рядом, хотя, с тех пор как тут обосновался штаб 2-го боевого района, банда в Форпосте не появлялась. Если не считать, конечно, гибели Лаптева. Но это было просто убийство.

Деревня пользовалась немалым количеством сведений о передвижениях и намерениях Соловьева. Многие сообщения оставались недоступны Голикову, и его сердило, что жители молчат.

— Люди бы охотно тебе говорили, — заступалась за односельчан Аграфена, — да боятся Астанаева.

— А ты не боишься? — прямо спросил ее Голиков.

— Я уже свое отбоялась. Детей нет. Бабий век мой кончился.

— Какой «кончился»? Тебе всего тридцать шесть.

— Все равно. Кому я нужна?.. А жечь мой дом Астанайка не будет. Не захочет ссориться с Иваном.

...На холме в это утро Аркадий Петрович просидел с полчаса, изрядно подмерзнув. На востоке уже высветилось небо. С минуты на минуту должно было выглянуть солнце. И Голиков улыбнулся. Он любил солнце и рассветы. Они дарили радость, веру в себя и надежду, что это тяжелое, изматывающее время кончится.

Аркадий Петрович поднялся с земли, отряхнул полы шинели... и замер: на другом берегу Июса он уловил движение и те затаенные звуки, которые невольно возникают, когда вместе собирается много народу.

Голиков вскинул бинокль, по ничего не увидел. Тогда он закрыл глаза, чтобы лучше слышать. Он уловил мягкий стук множества копыт. Это не было стадо. Так смягченно и ритмично ступать могли только верховые лошади, если их копыта обмотать тряпками.

В той же дали что-то звякнуло. Похоже, металлические ножны шашки задели стремя. Мгновенно возник приглушенный голос, словно кто-то рассердился, — слов было не разобрать.

Подкреплений Голиков не ждал. Значит, на том берегу реки двигалась банда. Аркадий Петрович насторожился. Чтобы проехать мимо села, банда могла выбрать и более дальнюю дорогу. Но выбор маршрута и обмотанные тряпками копыта свидетельствовали о том, что у банды был конкретный план. И тут Аркадию Петровичу показалось, что отряд остановился, и Голиков четко различил слово «Привал!».

«Привал!.. Они остановились на привал?.. Зачем? Не нашли другого места?»

Голиков не терпел неясностей и загадок. Особенно когда имел дело с Соловьевым. Появление бандитского отряда возле Форпоста, пусть и на другом берегу реки, не могло быть случайным. В лучшем случае это была демонстрация. Чего? Непобедимости, неуязвимости? Или Соловьев хотел показать, что не боится чоновского отряда?

Аркадий Петрович сбежал с холма, а по селу пошел своим стремительным шагом, к которому здесь привыкли. На самом деле, если бы Голиков мог себе позволить, он бы мчался изо всех сил, потому что первым его желанием было объявить тревогу и ринуться с отрядом через Июс.