Борис Камов - Рывок в неведомое

Где-то вдалеке стрекотнул пулемет, раскатилось несколько винтовочных выстрелов. Потом пулемет забил длинными очередями. На Песчанке началась суматоха. Вскочили даже те бандиты, что изготовились с винтовками на краю обрыва. Пулеметы же в отдалении начали бить яростно.

Только тут Голиков крикнул:

— По коням! За мной!

Бойцы выплеснули остатки чая на землю. Взлететь в седло для них было делом секунды. Узкой тропочкой меж кустов Аркадий Петрович выскочил к разлившемуся Июсу и направил коня в стылую воду. Течение в реке было по-весеннему быстрым. Голиков почувствовал, что коня потоком относит в сторону. То же самое происходило с остальными лошадьми.

— Долой с коней! — крикнул Голиков бойцам. — В воду и вперед!

Но прыгать в ледяную воду никому не хотелось. Голиков скользнул в поток первым, держа над головой повод и портупею с кобурой и шашкой. Вода ожгла. В первые мгновения от холода остановилось дыхание. Одежда набухла, стала сковывать движения.

От ощущения большой глубины сделалось тревожно, и Голиков начал энергично загребать воду одной рукой. Рядом фыркнула, забрызгивая Голикову все лицо, преданная морда коня.

Голиков оглянулся. Бойцы старались плыть за ним, держа над головой винтовки, патронташи и ремни уздечек. Красноармейцы тоже с трудом справлялись с течением. Если бы «горных партизан» не охватила паника, они бы сейчас могли перебить всех пловцов. Но после того, что произошло возле сопки с человечьим лицом, соловьевцы испугались новой ловушки.

Не целясь, они дали несколько выстрелов по плывущим и кинулись прочь, в глубь острова, в расчете прорваться к Саратгоре, а там уже не стоило больших усилий уйти от преследования.

Неожиданность и страх сделали свое дело.

Проплыв еще несколько метров, Голиков попытался нащупать ногами дно. Сапог скользнул по камню, сорвался. Значит, дно было уже близко, и еще метра через два Аркадий Петрович почувствовал: под сапогом грунт.

— Здесь дно! Я стою на дне! — крикнул Голиков и стал торопливо выбираться из воды.

На берегу он застегнул на себе портупею с маузером и шашкой. Конь, выйдя на сушу, отряхнулся, обдав хозяина дождем брызг. С Голикова тоже лилась вода. Было желание все сбросить с себя и отжать. Особенно раздражало, что вода набралась в сапоги и хлюпала. Но о том, чтобы стащить разбухшие сапоги и вылить из них воду, не могло быть и речи.

Пока что вместе с Голиковым до отмели добрались пять человек. Остальные еще барахтались в реке. И все равно Голиков плюхнулся на мокрое, чавкнувшее седло, выхватил из кобуры пистолет, который, как он надеялся, не нахлебался воды, и направил коня вверх по склону. Аркадий Петрович вырвался на ровное место и тут же увидел, что впереди по неширокой дорожке несутся прочь два всадника. С одного, видимо, веткой сорвало шапку, обнажилась бритая голова. Этот бритоголовый ехал на слабом или, скорее, старом коне и отставал. Понимая, что рискует попасть в плен, он обернулся, пальнул в Голикова из карабина, промазал. Пуля свистнула в полуметре от Аркадия Петровича.

Голиков нажал спуск — пистолет только щелкнул. Патрон в стволе все же намок. Аркадий Петрович отпустил поводья, оттянул затвор, выбросил намокший патрон. Тем временем и бритоголовый успел передернуть затвор. Он снова обернулся. Голиков не стал ждать выстрела, надавил скобку, целясь в круп коня. Лошадь под бритоголовым словно обмерла, и всадник полетел на землю.

— Подобрать! — крикнул Голиков тем, кто мчался следом.

...Через полчаса, когда преследование соловьевцев потеряло смысл, Голиков собрал обе части своего отряда на той же Песчанке, возле полузатухших костров. Он спешил обсушить бойцов и поскорее напоить их чаем.

Возле одного тлеющего костра лежал на боку опрокинутый медный казан, по земле растеклась каша из грубо помолотого зерна, и сиротливо стояли на открытом месте наспех сооруженные шалаши.

Продолжая ломать голову над тем, для чего Соловьеву понадобилось устраивать здесь лагерь, Аркадий Петрович спрыгнул с коня, не глядя передал бойцу повод и сам подбросил в потухающий костер охапку хвороста. Голиков был встревожен: чем закончится для отряда купание в ледяной воде?

Он приказал всем спешиться, пятерых назначил в караул. Остальным велел раздуть еще три костра и посушить одежду. Сам он только стянул с себя наконец сапоги, вылил из них воду и пристроил вместе с портянками возле огня. После этого он сел у костра и велел привести пленного.

Поставив красные, замерзшие ступни на лапник, Голиков пытался их согреть, когда Мотыгин подтолкнул к костру бритоголового парня. Было ему лет восемнадцать. Одет он был в красноармейскую шинель. Скорей всего, она принадлежала кому-то из наших бойцов, чья судьба оказалась не слишком счастливой. У пленного было тонкое, худое, искаженное испугом и болью лицо. Левая рука его была неестественно вывернута ладонью вперед. Падая, он, видимо, ее сломал.

— Мотыгин, снимите с него шинель, — сказал Голиков.

Мотыгин довольно грубо расстегнул пуговицы и сдернул шинель.

— Ой, больно! — вскрикнул парень и повернулся лицом к Голикову: — Не убивайте меня!

Но Голиков помнил, как этот же парень полчаса назад целился в него из карабина, и жалости к нему не испытывал.

— Подойди ближе, — велел Голиков.

Он поднялся с поваленного дерева, снял с плачущего парня пиджак, под которым оказалась грязная, рваная ситцевая рубаха. Аркадий Петрович ощупал поврежденную руку пленного от плеча до кончиков пальцев. Вспомнилось, как эта рука наводила на него карабин. Голиков крепко и безжалостно стиснул своей кистью запястье парня.

— Не надо, пустите! — не своим голосом закричал пленный, но Аркадий Петрович в ответ сильно дернул поврежденную руку. — Ой! Ой! Не могу, пустите! — на весь берег закричал парень. Его голос, надо полагать, слышали и удравшие бандиты.

— Кричи громче! — посоветовал ему Аркадий Петрович, отпустив руку и усаживаясь на место, чтобы снова греть ноги.

— А уже не больно, — простодушно ответил парень. Глаза его еще были полны слез.

У парня был вывих, который Голиков ему вправил.

— Тебя как зовут? — спросил Аркадий Петрович, переворачивая портянки. От них валил пар.

— Харитон.

— Нравится быть бандитом?

— Не-а.

— Зачем же пошел? Пограбить?

— Чего я награбил? — рассердился вдруг парень, натягивая пиджак. Надевал он его одной рукой, опасаясь пошевелить второй, теперь уже вправленной. — Или вы думаете, что я вот это награбил? — И он потряс за ворот свою рваную и грязную рубаху. — Я учился на кузнеца. Я хотел зарабатывать честно.

— Чего же тебя понесло в банду?

— Вы думаете, я хотел? А приехал к нам в село Иван Николаевич. Велел выйти на улицу всем мужикам. Вышло нас шестеро. Соловьев и спросил: «Кто желает служить в моем отряде?» Сначала все молчали. А потом один приймак ответил: «Положим, я согласный. Что дальше?» Тогда Иван Николаевич вынул из кобуры револьвер, протянул приймаку и сказал: «Расстреляй, которые будут несогласные». Тогда к нему шагнули еще двое. И я шагнул. Я умирать не хотел. Мне ж только девятнадцать.