Борис Камов - Рывок в неведомое

— Что-нибудь случилось? — встревожился Голиков.

— Вас тут давно дожидаются, — коротко и недружелюбно ответила Анфиса.

И провела его в большую комнату. За столом сидела Настя. Она была в бордовом платье со множеством складок, а волосы ее были расчесаны и собраны на затылке в большой пучок. Прическа и новое платье девушке совершенно не шли, и смотрелась она полнейшей дурнушкой.

Анфиса оставила их вдвоем, что раздосадовало Голикова. Аграфена подозревала, что у него роман с Анфисой. Анфиса, видимо, подозревала, что у него начался роман с Настей. А ему сейчас было не до романов, помогать же ему Настя отказалась. Неожиданное и ненужное свидание лишило его редкой возможности поспать нынче лишних полтора-два часа. Он изо дня в день не высыпался, чувствуя, что в нем накапливается усталость. Трех-четырех часов, которые он оставлял себе на сон, ему давно не хватало. По утрам тяжелыми оставались ноги, и уже не так быстро и четко работала голова. Нужно было выспаться любой ценой. Вся надежда сейчас была только на его голову. Больше в поединке с Соловьевым рассчитывать было не на что.

И Голиков решил с порога сказать Насте, что сможет уделить ей лишь несколько минут, но его остановило то, что Настя была бледна и явно чем-то взволнована, едва слышно ответила на его «Здравствуйте» и даже не улыбнулась, завидя его в полуоборванном балахоне и в фуражке, которая налезала ему на уши. Без всяких объяснений Настя взяла с широкой лавки кожаную сумку, в которую охотники складывают подстреленную дичь, вынула пергаментный свиток с красной восковой печатью на шнурке и протянула Аркадию Петровичу.

Полагая, что Насте в руки попал старинный документ, Голиков бережно развернул свиток. На пергаменте лихим писарским почерком с многочисленными завитушками было выведено:

Охранная грамота

Подательница сей находится под нашей защитой. Ей дозволено свободно передвигаться по нашим владениям для пропитания и охоты, в чем надлежит оказывать ей помощь и не чинить обид.

Ив. Соловьев.

— Откуда это у вас? — спросил Голиков, продолжая держать в руках развернутый свиток.

— Позавчера ночью привез Астанаев и спросил, не передумала ли я. Я ему ответила: нет. А вам я говорю: я согласна.

— Что?! — не понял, скорей даже не поверил Голиков.

— Я согласна. Ведь теперь меня в лесу никто не посмеет тронуть. Даже медведь. — Она хотела улыбнуться, но улыбка получилась у нее робкая.

И Голиков опять увидел перед собой напуганного ребенка.

Сколько раз потом вспоминал он этот вечер, себя в наряде огородного пугала и эту девочку в бордовом платье, со взрослой прической! Девочка доверчиво и выжидательно смотрела на него, Аркадия Голикова. От него зависело, принять или не принять ее жертву. Он принял.

Настина готовность помогать моментально их сблизила. Они перешли на «ты». Внезапно им сделалось беспричинно весело. И когда Анфиса принесла хлеб, молоко и холодное мясо, Голиков и Настя выглядели развеселившейся влюбленной парой, которой было уютно в этом не слишком счастливом доме. Поставив угощение, Анфиса отказалась поужинать вместе с ними и ушла. Она завидовала Насте.

— Уже поздний час, — сказал Голиков, когда они поели, — мне пора обходить посты, а тебе лучше уехать, пока темно. Просьба одна: узнай, где главный штаб Соловьева. Я тебя не тороплю.

— От Соловья ушло много офицеров, — сказала Настя, — если тебе это интересно.

— Конечно.

— И потом, Соловьев начал носить на себе кожаный пояс с золотом. Раньше он его не носил.

— Откуда ты знаешь?

— Люди говорят.

— Выходит, Иван Николаевич стал нервничать... Настенька, я ухожу. Если понадоблюсь, вызови через Анфису. Не будет меня — придет Никитин.

— Хорошо, — упавшим голосом ответила Настя.

— И еще, тебе нужно дать новое имя.

— Не хочу я новое. Я люблю свое.

— Не насовсем — для маскировки. Мы будем называть тебя Машей. Если кто услышит «Маша» или перехватит твою записку, чтоб не догадались.

— Ладно, — улыбнулась девушка. — Маша тоже красивое имя... раз ты его выбрал.

— Я жду тебя через неделю.

— Так долго я тебя не увижу?

— Но раньше ты просто ничего не успеешь узнать.

Выпуская Голикова из дома, Анфиса шепнула: — Аркадий Петрович, идите огородами.

Петли были промазаны, и открылась дверь бесшумно. Голиков вышел на крыльцо. Прислушался. Деревня спала. Аркадий Петрович двинулся задворками сначала на окраину села. Когда он уже довольно далеко отошел от дома Анфисы, в той стороне, где был штаб, яростно залились две или три собаки. Потом одна обиженно заскулила, и вскоре стало тихо.

«Кто-то прошел мимо штаба?.. Или забежала белка?»

Доискиваться смысла, отчего залаяли собаки, он не стал. Он уже спал на ходу. Вдобавок от лазания по огородам на сапоги налипла грязь. Каждый шаг требовал добавочных усилий. А он готов был лечь на голую землю, чтобы заснуть хотя бы на десять минут, и не сделал этого лишь потому, что принял неожиданное решение.

Первый свой обход он уже пропустил (чем, верно, удивил часовых). До второго оставалось минут сорок. «Обойду посты сейчас и посплю до утра», — сказал он себе. Это значило, что он поспит без перерыва часов пять. Такой удачи ему не выпадало давно.

Обходом Голиков остался доволен. После гибели Лаптева бойцы куда старательнее несли караульную службу.

Едва переставляя от усталости ноги, Голиков добрел до Аграфениной избы. Постучал в окошко, Аграфена отперла в тот же миг. Значит, не ложилась тоже.

— Ежели идешь на свидание до утра, — сердито сказала она, — предупреждай. А то: «Я скоро вернусь!», а уже петухи поют.

— Торговался с Анфисой насчет ее приданого, — буркнул Аркадий Петрович.

— Кабы она не попивала, цены бы ей не было, — с женской беспощадностью ответила Аграфена.

Была она верным человеком, но Голиков не считал нужным посвящать ее во все служебные тайны, поэтому ничего не сказал о Насте — Маше.

— Еда на столе, — напомнила Аграфена и отправилась спать.

Голиков повесил в темной прихожей пальто, там же сбросил грязные сапоги и босиком прошел к себе. Чиркнув спичкой, зажег огарок свечи в медном подсвечнике: последнее время было плохо с керосином. Накрытый чистым полотенцем, на столе дожидался ужин.

Есть Голиков не хотел. Он разделся, сложил на лавке вещи, закрыл на щеколду дверь в среднюю комнату, дунул на огарок и полез на печку. Здесь он нащупал подушку, сунул под нее прихваченный маузер без кобуры, натянул жаркую просторную шубу и заснул.

Ему показалось, что спал он минуту-две. На самом деле прошло не меньше получаса, когда сквозь сон он различил под окнами шаги. Он бы не обратил на них внимания, если бы кто-то прошел мимо. Его насторожило, что это были даже не шаги, а едва ощутимое касание земли мягкими подошвами охотничьих пим, на которые вместо жестких подметок пришивали звериные шкуры.