Борис Камов - Рывок в неведомое

— Голиков, что с вами? Вы нездоровы? — участливо спросил преподаватель математики Эпштейн, один из лучших педагогов реального.

Но и на вопрос Голиков не имел права ответить тоже.

— Отомри! — шепотом, давясь от смеха, разрешил Гришка.

Голиков, не смея поднять на Эпштейна глаза, с грехом пополам ответил урок, на перемене врезал Гришке и перестал играть в эту нелепую игру...

Сейчас игра в «замри» превратилась в игру смертельную.

— Я велел... лечь... на пол... — раздельно повторил Аркадий Петрович.

Но вертлявый и увалень, точно сговорясь, не меняли своих поз. Лечь на пол для них означало гибель. А так еще оставался шанс: было открыто окно; высокий забор скрывал от глаз все, что происходило в доме Кожуховской, а Голиков по-прежнему — они это понимали — не хотел почему-то стрелять.

Тишина и неподвижность делались невыносимыми. Стало слышно, как от нервного напряжения тяжело задышал увалень, да и стоять в нелепой позе с топором над собственной головой было утомительно. Голиков чувствовал: увалень вот-вот сорвется. И еще Голиков заметил: вертлявый, все так же держа в руках свой мешок, сумел чуть присесть, видимо изготовясь к прыжку.

При том, что эти двое молчали, а третий лежал на полу не шелохнувшись, в неподвижных действиях увальня и вертлявого ощущалась спаянность. Астанаев прислал не новичков. Было очевидно, что они пойдут на любую жестокость и топор — не единственное оружие, которое у них с собой. Чтобы пустить его в ход, вертлявому нужно бросить мешок, а увальню избавиться от топора. Но стрелять они тоже, скорей всего, не захотят. Значит, увалень попытается топор метнуть.

И Аркадий Петрович снова с досадой подумал, что неудачно расположился на печке. Единственное преимущество заключалось в том, что за трубой царила полная тьма.

Ждать Голиков больше не мог. Инициатива в молчаливом поединке начинала переходить к убийцам. Нужно было вызывать помощь. Будто назло, крепко спала Аграфена. В другие дни, стоило ему соскочить с печки, она уже спрашивала: «Ты куда это собрался?» А теперь, когда набежал полный дом незваных гостей, ее так некстати сморило. Кричать же: «Груня, Груня, проснись! Тут бандиты!» — было до смешного неловко. Выстрелить? Но как под выстрелами, пусть и поверх голов, поведут себя эти трое?..

А пока что надо было поменять неудобную позу. От лежания на правом боку у Голикова снова онемела рука, в которой он держал пистолет.

Распрямив рывком полусогнутые ноги, Голиков сбросил с них шубу, но не успел больше сделать ни единого движения. Увалень, не разворачиваясь, не теряя даже четверти секунды, ловко и сильно швырнул через плечо топор. Стоя в своей неудобной позе, он рассчитал, что Голиков должен будет сесть. Услышав шорох, увалень метнул топор в то место, где, по его предположениям, должен был, сев, оказаться командир. Топор пролетел над Голиковым, ударился в кирпич, высек искры, которые осветили на мгновение лежанку. Если бы Голиков успел приподняться, топор его бы задел.

Но увалень, у которого сдали нервы, поспешил. Ему недостало выдержки еще на одну секунду.

По звуку — удару железа о камень — убийцы поняли, что увалень промазал.

— На пол! Или стреляю! — сказал Голиков.

Норовя выиграть время, вертлявый не торопясь отбросил в сторону полотнище, которое он держал, а увалень стал медленно опускать руки.

Внезапно за дверью раздался душераздирающий крик:

— Аркашенька, что с тобой?! — Это, как всегда не вовремя, проснулась Аграфена.

— Уйди! — крикнул он ей, испугавшись, что в возможной перестрелке она попадет под шальную пулю.

Но долей секунды, на которые Голиков отвлекся, оказалось достаточно, чтобы увалень с вертлявым рванулись к распахнутому окну. Аркадий Петрович выстрелил, но опоздал: возле печки тех двоих уже не было.

Голиков прыгнул на пол, помня, что слева, в проходе, лежит третий и что нельзя поворачиваться к нему спиной.

И Аркадий Петрович, следя за бандитом на полу, кинул взгляд в сторону окна. Вертлявого в комнате уже не было. А увалень, снова потеряв сноровку, переносил жирную, тяжелую ногу через широкий подоконник. Заметив, что Голиков стоит в проходе, увалень выхватил из-за пояса увесистый револьвер. Голиков в ответ нажал спуск.

Бандит медленно, боком ввалился обратно в комнату, опрокинув стол с нетронутым ужином. Зазвенели кринка и разбитая посуда. Увалень замер на полу в нелепой позе, задрав одну ногу в меховом сапоге, которая осталась лежать на широкой лавке. «Глупо, если убит», — подумал Голиков.

В отдалении раздался винтовочный выстрел: это поднял тревогу часовой.

И тут прикладом ударили в дверь. Она не поддалась. Тогда кто-то сильно ударил в нее с разбегу плечом. Слабенькая задвижка не выдержала. Дверь в темноте распахнулась.

Покушение готовилось всерьез. Видимо, Астанаев получил от Соловьева наказ не оставлять Голикова в живых. И был разработан запасной вариант. Вторая группа проникла с крыльца или тоже через окно.

Все это стремительно пронеслось в сознании Голикова, когда он прижался грудью к печке, переложив пистолет из правой руки в левую. Аркадий Петрович понимал: через полторы-две минуты здесь будут его бойцы. Но эти минуты надо было суметь продержаться. А продержаться было нечем.

В проходе лежал (если уже не вскочил!) низкорослый, в маузере осталось пять патронов, искать в темноте кобуру с запасной обоймой не было времени.

Вот когда Аркадий Петрович пожалел, что не дал Пашке прибить ставни и не послушался Аграфену — не разрешил охранять дом часовому. Он еще успел подумать: «А что с Аграфеной?» Несколько мгновений назад она стояла за дверью и кричала ему, полная испуга от неясности происходящего и тревоги за него.

И Голиков вытянул руку с маузером, чтобы сделать последние в своей жизни выстрелы. Он увидел в дверном проеме странный силуэт с винтовкой и напружинил палец, чтобы нажать спуск.

— Аркашенька, ты живой?! — Это была Аграфена.

Голиков вмиг обессилел, будто из него выпили разом всю кровь, и опустился на пол рядом с убитым, чувствуя, как от увальня пахнет сопревшими портянками.

Аркадий Петрович испытывал облегчение, что за дверью оказалась не вторая группа «стекольщиков», — там стояла Аграфена, но его била дрожь при мысли, что он ее чуть не застрелил в ту самую минуту, когда она рвалась его спасти и лупила в дверь прикладом мужниного ружья. И еще Голиков злился на Аграфену, что она своим криком отвлекла его, когда он держал на мушке увальня и вертлявого. В результате вертлявый бежал, а увалень, кажется, был мертв. Правда, оставался низкорослый, но он почему-то был Голикову менее интересен. Что-то его отличало от двух других убийц.

— Аркашенька, ты не ранен? — Аграфена присела на корточки возле него.