Борис Камов - Рывок в неведомое

— Достаточно, Цыганок, я уже в порядке.

— Надеюсь, — ответил утомленный Пашка, вытирая лицо рукавом. — У нас в цирке знаешь когда такой массаж делали?.. Допустим, шел человек по канату и сорвался. Не разбился, но изрядно струхнул. Ему бы денька два погулять, а хозяин требует, чтобы выступил в следующем представлении, потому как уже всем известно, что канатоходец сорвался, и уже объявлено, что он будет выступать снова, и билеты раскуплены, и публика ждет, не сорвется ли он опять. И вот, чтобы к человеку возвратилась уверенность, придумали такой массаж. А вообще знаешь, тебе сейчас полезней всего было бы на кого-нибудь наорать. Или хочешь — побей меня. Тебе сразу станет легче. — И, выпятив грудь, Пашка замер перед Голиковым, ожидая удара.

Голиков посмотрел на преданное лицо друга с его смешными белесыми усиками и легонько шлепнул ладонью в выпяченную грудь.

Через час Аркадий Петрович сидел у себя в штабе. Он снял повязку, и только порез над бровью напоминал об утренних событиях. А посетители думали, что это след ночной схватки.

По просьбе Голикова Никитин привел Митьку. Тот с безучастным видом сел на предложенный ему стул. У него был совершенно потухший взгляд, какой бывает у обреченных больных.

— Когда ты вступил в банду? — спросил Голиков.

Митька приподнял веки, так же безразлично посмотрел на командира и снова уперся взглядом в пол перед собой.

Решив, что Митька не понял, о чем его спрашивают, Никитин повторил вопрос по-хакасски.

Митька, вяло шевеля губами, что-то ответил.

— Он говорит, что не уходил в лес к Соловьеву и никому худого не делал.

— Как же ты оказался с этими двоими?! — вспылил Голиков.

— Астанай пришел к нему домой, — переводил Никитин. — Которого ты застрелил, звали Мастер смерти. Ему убить человека — что зарезать овцу. Астанай сказал: «Покажи Мастеру смерти Голика — заберешь домой бабу».

— А кто был третий, который убежал?

— Говорит: вор, сидел в тюрьме. А еще он говорит: тебя нельзя убить. Ты заговоренный, как Соловей. Они сначала ждали тебя возле Казачьей горки, а ты догадался и пошел домой. Тогда они решили убить тебя дома, в кровати, а ты догадался и спрятался на печке. — От себя Никитин добавил: — Видишь, они ждали тебя у горки, и вы случайно разминулись. В рубашке ты родился, Аркадий. И в подштанниках.

— Узнай, — попросил Голиков, — чего они спорили под окном.

— Митька не хотел лезть в окно, а Мастер смерти настаивал. Если бы ты сразу проснулся и открыл стрельбу, то сначала убил бы Митьку.

Пленного увели.

— В одиночку ходить больше не будешь, — решительно заявил Никитин.

— А если у меня любовное свидание? — криво усмехнулся Голиков, вспомнив, что скоро должна вернуться Настя.

— Нормальное дело, — серьезно ответил Павел. — Возьмешь с собою полуэскадрон. Пока ты будешь вздыхать при луне, жать барышне ручку и лузгать с нею семечки, полуэскадрон с шашками наголо будет тебя охранять.

— Зря ты ушел из цирка, — неизвестно отчего обиделся Голиков. — Из тебя бы получился отличный коверный.

— Если я попрошусь, в цирк меня, наверное, обратно возьмут. А ежели тебя ночью втихую прикончат, то снова начальником боевого района ты уже не станешь. Или ты думаешь, что у Соловьева только один Мастер смерти? Поэтому, во-первых, я сам переезжаю в дом Аграфены. Во-вторых, ставлю возле избы часового. В-третьих, во всем, что касается твоей охраны, ты подчиняешься мне. Почитай шифровку из Ужура.

Никитин вынул из кармана вчетверо сложенный бланк телеграммы и вышел из кабинета. В дверях он столкнулся с дежурным по штабу.

— Аркадий Петрович, — сказал дежурный, — там мальчик, хакасенок. Плачет. Говорит, что ему нужны только вы.

— Впустите.

Вбежал Гаврюшка. Он был в женской розовой кофте с подвернутыми рукавами и в коротких штанах. На давно не мытом лице были размазаны слезы.

— Голик! — крикнул он с порога. — Я тебе помогал, я думал, ты мне как брат. А ты убил отца.

— Жив твой отец.

— Ты врешь! Русского ты отпустил, а отца убил!

Голиков, несмотря на Пашкин бодрящий массаж, находился в том странном состоянии, когда казалось, что он может в любую минуту опять грохнуться в обморок.

Дежурный по штабу еще не ушел, Аркадий Петрович попросил его:

— Проводите мальчика к арестованному.

Через четверть часа Гаврюшка появился опять. Лицо его оставалось таким же неумытым, но выглядело успокоенным.

— Голик, отпусти отца.

— Не могу.

— Он ведь не сделал тебе ничего плохого. Он ведь из-за мамки.

— Я не могу его отпустить. Он под следствием.

— Сволочь ты, Голик.

Аркадий Петрович уперся обеими руками в стол. Ему казалось, что он снова падает...

После обеда, когда Павел, схватив фуражку, убежал в штаб, Аграфена сказала:

— Иди, Аркаша, поспи часок. Я тебе постелила в мужниной светелке. В твоей теперь будет жить Паша.

— Хорошо, — сказал Голиков. Он был подавлен неустойчивостью своего состояния. И все надежды снова выздороветь и окрепнуть связывал с возможностью выспаться.

В небольшой комнате Аграфениного мужа, который не появлялся

уже несколько месяцев, белела заботливо разобранная постель. Голиков разделся и нырнул под одеяло.

В ту же минуту он заснул. И открыл глаза оттого, что его трясли за плечо. В комнате было темно. Свет проникал через распахнутую дверь из кухни, где моргала коптилка. У постели стояла Аграфена.

— Который час? — спросил Голиков.

— Половина десятого.

— Что же ты меня так долго не будила?

— Паша не велел. Он сказал: «Пусть поспит до утра». Но приехала какая-то Маша. Мне сказала об этом Анфиса. Я подумала: невелика барыня — подождет. А Паша говорит: «Нет, буди».

— Где она?

— Анфиска говорит, что у нее, мол, в предбаннике. Спрашиваю: «Кто такая эта Маша?» — не говорит.

— Это моя новая знакомая. Из Ужура.

— Послушай, не дурили бы вы мне с Анфиской голову. Вся деревня гудит, что у тебя с ней любовь. Когда на свиданку пойдешь, за Пашей зайди. Он обещал тебя покараулить. — И, обиженная, вышла из комнаты.

Объяснить Аграфене, кто такая Маша, Голиков не мог. Он только подумал: «С чем приехала Настя? И так быстро».

Через полчаса Голиков с Никитиным важно прошествовали к Анфисе. Каждый нес по небольшому свертку с бельем, а у Паши в руке была новая лыковая мочалка.

Анфисина банька стояла в огороде. Это было прочное строение с крошечными оконцами. Из трубы, пригибаясь, вился дымок.

Друзья для отвода глаз зашли к хозяйке. Анфиса вместе с ними вышла во двор, подойдя к баньке, легонько постучала в дверь. Брякнул засов.

— Мойтесь на здоровье, — ни на кого не глядя, сказала Анфиса и направилась в дом. Похоже, и она была чем-то обижена.