Борис Камов - Рывок в неведомое

Никитин тут же передал другу шепотом о новом предположении. Продолжая улыбаться, Голиков ответил:

— Цыганок, все в порядке.

Аркадий Петрович позволил всем отсмеяться, выразить досаду и высказать злые замечания. С лица его не сходило выражение глуповатого добродушия, словно он хотел сказать: «Такая досада: я готов хоть всех взять в жены, но не позволяет зарплата».

Внезапно простодушие ушло с его лица, которое снова стало уверенным и дерзким.

— Но я бы не хотел, — громко сказал Голиков, — чтобы смотрины закончились впустую. (Никитин перевел.) И чтобы знакомство, которое у нас состоялось, не принесло бы девушкам никакой радости.

На поле сделалось так тихо, что стало слышно, как в воздухе проносятся дикие пчелы, а пасущиеся неподалеку кони с хрустом отрывают от земли высокую, начинающую сохнуть траву.

— Павел Михайлович, — попросил Голиков, — подгоните, пожалуйста, вон тот возок.

Сразу двадцать человек впряглись в телегу и подкатили ее к командиру. Голиков вскочил на повозку.

— Девушки! — громко произнес Аркадий Петрович. — Вы все очень красивы. И замечательно красивы наряды, сшитые вашими руками! (Никитин перевел. Девушки заулыбались, засмеялись, начали переглядываться друг с другом.) Но, дорогие невесты, а где же ваши женихи? (И гробовая тишина повисла над полем.) У одних, я знаю, женихи погибли. У других из-за войны женихов просто не было. Это я знаю тоже. Но у многих из вас женихи в тайге... — Голиков продолжал стоять в задумчивости. И тысячи людей ждали. — Девушки, я желаю счастья каждой из вас. (И тем, кто стоял возле телеги, показалось, что голос командира дрогнул.) Я хочу, чтобы на будущий год многие из вас приехали сюда на праздник с мужьями, а еще лучше — с мужьями и детьми.

Радостный и благодарный, чуть грустный смешок прошел по девичьей шеренге. Одна из девушек что-то выкрикнула. Кругом засмеялись.

— Айман спрашивает, — пояснил Никитин, — что же делать: женихов не хватает, а ты не хочешь жениться?

— Я отвечу: гражданки невесты, передайте вашим женихам, которые находятся в тайге: Голиков разрешил им выйти из леса. Любой парень, который выйдет из тайги, придет в аалсовет, сдаст винтовку и назовет имя своей невесты, получит полное прощение, как Дмитрий Ульчугачев...

— Аркадий, ты что?! — прервал его Никитин. — Я не стану это переводить.

— Товарищ Никитин, я вам приказываю!

— Товарищ Голиков сказал... — громко и отчетливо прокричал по-хакасски Никитин и передал смысл сказанного.

Весть понеслась по полю. Кто-то чего-то не понял и переспросил. И Никитину пришлось повторить второй и даже третий раз — настолько трудно было поверить в такую новость.

Над полем неожиданно раздался пронзительный женский крик: это зашлась от радости одна из невест. Другая девушка, сомлев, упала в обморок. Многие невесты кинулись на грудь друг другу.

...«Я превысил свои полномочия, — думал Голиков, покачиваясь в седле на обратном пути. Глаза его от усталости слипались. — Штаб позволил мне отпустить только Митьку. А теперь может выйти из леса много народу. И всех придется освободить от суда, как мы поступали в «прощеные дни» на Тамбовщине. Но если Кажурин будет мною недоволен, то пусть он поедет в будущем году на праздник сам и придумает что-либо умнее, когда ему предложат в жены сразу сто невест. И что характерно — без калыма».

У себя в кабинете Голиков просмотрел сводки, не ожидая от них ничего хорошего. И не ошибся.

Соловьев, чтобы не обижать хакасов, дал провести праздник, но совершил налет на станцию Шира. Он забрал два телеграфных аппарата, поступившие депеши и всю чистую бумагу. Положим, бумага могла понадобиться, но телеграфные аппараты в тайге ему точно не были нужны.

В другой сводке, которая поступила рано утром, сообщалось, что был совершен налет на соседнее село. Банда учинила жестокий грабеж. Это Соловьев уже дразнил его, Голикова.

Аркадий Петрович выскочил из кабинета и послал вдогонку отряд в двадцать сабель, рассудив, что с большим обозом банда уйти далеко не могла.

Возвратясь и выпив чаю, Голиков принялся за дальнейший разбор почты. В стопке номеров «Красноярского рабочего» он обнаружил плотный пакет. В нем лежала пьеса Александра Сергеевича Грибоедова «Горе от ума».

«Как-то не вовремя!» — с досадой подумал Голиков. Две недели назад в доме Аграфены он познакомился с ее племянником Ваней. Это был ровесник Голикова, худой, белобрысый парень, о котором говорили, что после смерти отца на его плечах держалась вся семья. Ваня пожаловался, что в станице скучно: ни комсомола, ни какого-нибудь кружка. Один только гармонист в пустом клубе.

В тот же вечер Голиков заглянул в клуб. Парни и девушки, щелкая кедровые орешки, подпирали молча стены. А в сторонке, словно никого не видя, тихо наигрывал на двухрядке гармонист.

Взглянув на столь унылое зрелище, Голиков разозлился: «Если ребята дохнут со скуки, то почему веселить их должен я? У меня что, мало дел?» И сам себе ответил: «Если ребятам не поможешь ты, какое-нибудь дельце им подберет Соловьев».

И Аркадий Петрович предложил устроить в клубе театр. Никто из парней и девушек никогда не видел ни одного спектакля. Лишь двое встречали на ярмарке кукольника с Петрушкой, но играть в будущем театре пожелали все.

Той же ночью, составляя донесение в Ужур, Голиков, перечисляя неотложные нужды отряда, попросил прислать пьесу на современную тему. И вот ему прислали «Горе от ума». Другой пьесы, надо полагать, просто не было.

Листая маленькую книжечку с портретом Грибоедова на обложке, Голиков подумал: «Хорошо бы сбегать искупаться в Июсе, а потом лечь и выспаться, а потом написать отцу — я не писал уже месяца два». Но Аркадий Петрович знал, что не сможет сделать ни первого, ни второго, ни третьего, и послал Ване Кожуховскому записку, что приглашает к семи часам всех желающих на первое чтение пьесы.

А в половине седьмого возвратился отряд, посланный по следам «белых партизан». Отряд нагнал банду под командой самого Соловьева. Уйти далеко с обозом банда действительно не смогла, но было в ней восемьдесят сабель, и бой получился жестоким. Сколько потерял «император», установить не удалось, в отряде же двое убиты, а трое ранены. И хотя обоз отбили (соловьевцы бежали!), отобранные мешки с зерном и кадушки с медом возместить гибель двух хороших парней не могли.

Пока в штабе разбирали подробности боя (Соловьев избрал новую тактику — нападает укрупненными отрядами), пока обсуждали приготовления к завтрашним похоронам, часы пробили десять. Голикову было уже не до пьесы Грибоедова, да и ребята, конечно, давно разбежались. Все-таки — для очистки совести — Аркадий Петрович счел нужным заглянуть в клуб.