Борис Камов - Рывок в неведомое

Всё! Перемирие бесповоротно закончилось.

— По бандитскому гнезду огонь! — скомандовал потрясенный Голиков.

Забил короткими очередями пулемет Совина. Ответили ружейными залпами два молчавших дома. Голиков кинулся на землю и пополз вперед. За ним — бойцы. Но метров через десять пришлось остановиться: начиналось открытое пространство.

Лежа у ствола толстой ели, Голиков видел, как почти без перерыва в узком окне штабного дома вспыхивал на кончике ствола короткий язык пламени, поворачиваясь то чуть влево, то чуть вправо. Несмотря на грохот стрельбы, Аркадий Петрович слышал неприятный посвист пуль, но больше всего раздражали сухие щелчки. Это пули стукались в соседнюю засохшую лиственницу.

Аркадий Петрович отполз в сторону и несколько раз выстрелил из маузера в амбразуру, откуда бил «максим», но бандитского пулеметчика надежно прикрывал стальной щиток. Зато подсвеченный пламенем пулеметный ствол опустился чуть ниже, и пули начали стукаться о выпирающие корни елки, под которой лежал Голиков. Аркадию Петровичу пришлось ткнуться лбом прямо в землю.

Но когда ствол пулемета приподнялся и повернул влево, Голиков вынул из сумки гранату, вставил запал, дернул чеку и, досчитав до двух, швырнул в окно. Лимонка ударилась в стену, отлетела и разорвалась на земле.

Огонь велся также из других окон дома. Выстрелы — это было заметно по вспышкам — шли в два яруса. Огоньки вспыхивали то выше, то ниже. Вполне вероятно, что у каждого окна стояло минимум по два стрелка и они палили по очереди.

Безрезультатность неожиданных переговоров с Соловьевым подействовала на Голикова удручающе. И в первые минуты боя он, по сути, ни во что не вмешивался. Перемирие для Голикова было бы важнее успешно сокрушенной базы. И он еще никак не мог переключиться.

И еще: прежде чем швырнуть гранату, он успел шепнуть Гаврюшке:

— Лежи тихо. Даст бог, отец только ранен. А если ты к нему поползешь, они убьют вас обоих.

Митька недвижно лежал на тропе, которая вела из зарослей к крыльцу, и был отчетливо виден из леса и штабного дома.

По счастью, на помощь приполз Никитин.

— Левый дом мы захватили. Там не сильно сопротивлялись. А теперь я хочу заткнуть глотку пулемету. Мне нужна пара гранат.

— У меня всего две.

— Отдай их мне.

— С такого расстояния бесполезно.

— Но ты же не работал в цирке.

Голиков с сожалением протянул ему две последние лимонки.

Никитин исчез. А Евстигнеев, который лежал поблизости и стрелял короткими очередями, вдруг зашептал:

— Товарищ командир, посмотрите.

Аркадий Петрович поднял голову. Пашка, широко расставив руки, шел по длинному суку гигантского кедра, который стоял у самого края бандитского лагеря. Этот нависший сук на несколько метров приближал Пашку к штабной избе. Темный силуэт Никитина был отчетливо виден на фоне более светлого неба. К счастью, осажденным некогда было любоваться звездами.

Цыганок прошел почти до самого конца сука, ухватился левой рукою за ветку над головой. Это дало ему необходимую устойчивость. Другой рукой Никитин поднес гранату ко рту, выдернул кольцо, но бросать ее не стал. Пока он прижимал к рубчатому боку гранаты продолговатую скобку, взрыва быть не могло: скобка удерживала боек.

Но дальше Никитин стал делать что-то непонятное. Рукой, в которой он держал готовую к взрыву гранату, он ухватился за ветку над головой, а другой начал шарить в глубоком кармане галифе.

Чтобы рукой с гранатой держаться за ветку, нужно было высвободить хотя бы два пальца: большой и указательный. Удержит ли он остальными тугую скобку? Ведь если пальцы чуть ослабнут, граната рванет над головой.

Тем временем Никитин поднес ко рту вторую лимонку, выдернул чеку из нее. Потом, примеряясь, он чуть качнулся вперед и легким изящным движением жонглера забросил в широкую трубу штабного дома сначала одну гранату, затем вторую и, повернувшись, стремительно пошел, почти побежал назад.

Голиков не спускал с него глаз и в то же время держал в поле зрения дом с ожесточенно строчившим пулеметом. Аркадий Петрович почти одномоментно увидел, как Цыганок прикоснулся рукой к стволу дерева, а хобот пулемета со вспыхивающим огоньком рванулся вверх, в сторону Пашки. Но тут внутри дома вспыхнуло солнце, ударил гром сдвоенного взрыва.

Аркадию Петровичу некогда было смотреть, где Пашка и что с ним.

— Вперед, за мной! — крикнул Голиков и бросился к крыльцу.

Дверь, через которую Соловьев разговаривал с Голиковым, сорвало с петель. Она держалась, видимо, только на засове. Двое красноармейцев, подбежав, дернули — и она рухнула.

Голиков стоял справа от проема, а несколько бойцов — слева.

— Кто есть живой, выходи! — крикнул Голиков.

Дом ответил тишиной, затем раздался стон.

— Не стреляйте, выходим, сдаемся! — донеслось из глубины избы.

— Только без глупостей! — предупредил Аркадий Петрович.

Первым вышел мелкий, невзрачный мужичонка. Его, похоже, осколком ранило в лицо. Он прикладывал к щеке какую-то тряпку, но кровь неостановимо канала на рубаху.

— Перевяжите его кто-нибудь! — попросил Голиков.

Он с нетерпением ждал, когда появятся Астанаев и Соловьев. Аркадий Петрович понимал: предстоят долгие, изматывающие беседы.

Поскольку Соловьев не захотел сложить оружие добровольно, то никакого снисхождения по закону ему теперь не полагалось. Вполне вероятно, что Астанаев и Соловьев готовы будут указать свои тайники, если им за это сохранят жизнь.

И еще Голиков успел подумать, что, собственно, на этом его пребывание в Сибири заканчивается. И нужно поскорей вернуться в Москву и хотя бы месяц плотно позаниматься перед поступлением в Академию Генерального штаба. К великой досаде, он здесь ни разу не открыл учебники, которые лежали на дне его чемодана.

Два мрачного вида мужика — один с длинными патлами попа-расстриги, другой с растрепанной, нечесаной бородой — вынесли пожилого хакаса.

— Астанаев? — спросил Голиков.

— Нет.

Следом вышло еще человек десять. Все без оружия.

— Кто из вас Соловьев? — требовательно спросил Голиков.

— Иван Николаевич у себя в комнате, — ответил высокий угодливый голос. Он принадлежал худому, низкорослому человеку лет тридцати в буденовке.

— Покажи, где его апартаменты, — велел Голиков. И повернулся к бойцам: — Зажгите что-нибудь!

Через минуту возле сарая вспыхнул яркий огонь. Факел стремительно приближался к дому, будто его несли бегом. И Голиков увидел... Митьку. Он держал в руке толстую палку. На конце ее горела тряпка или пакля, обмакнутая в смолу.

— Митька, ты, черт, живой?! — обрадовался Голиков.

— Живой! — закивал Митька и крикнул в темную дыру дома: — Соловей, сиволочь, ходи!