Борис Камов - Рывок в неведомое

«Император» не отвечал.

— Голик, ходи, — предложил Митька и, бесстрашно освещая дорогу факелом, двинулся в дом.

За ним, робея, последовал мужик в буденовке. Аркадий Петрович, вынув маузер, собирался двинуться тоже, но его опередили Совин и Коля Ткаченко. Совин держал в руках пулемет.

Они попали в большую комнату. Под ногами лежал битый кирпич и блестели осколки стекла. Справа, возле окна, темнел на придвинутом столе пулемет «максим» с задранным дулом. Уронив голову на стол, усыпанный пустыми гильзами, спал мертвым сном, сидя на табурете, человек в погонах.

Пламя Митькиного факела коптило и качалось. По стенам и двухэтажным нарам метались громадные, искаженные тени.

Переступив через груду кирпича и еще одного убитого, Голиков едва поспевал за пленным, Митькой и Мишей Совиным. Коля замыкал шествие. Они остановились перед толстой дверью, которая была заперта. Голиков постучал рукояткой маузера: никто не ответил. Ткаченко принес топор. Дверь взломали. Комната оказалась пустой.

— Здесь жила охрана, — объяснил пленный в буденовке. — Спальня Ивана Николаевича дальше.

В глубине темнела еще одна дверь, обитая кровельным железом. Ткаченко постучал в нее обухом топора и отскочил в сторону, опасаясь выстрелов. Но и в спальне молчали. Ткаченко засунул лезвие топора в щель возле медной позолоченной ручки, однако эту дверь топор не брал.

Молча появился Никитин. Он нес лом, который всадили в щель. Дружно навалились — дверь поддалась. Все разом метнулись в стороны от нее, но из комнаты не стреляли.

— Соловьев, выходите! Астанаев, выходите тоже!

В несуразно построенном доме имелся лишь один выход. Деваться обитателям «императорских палат» было некуда. Но в комнате Соловьева стояла тишина. Никитин вырвал факел у Митьки, швырнул его в проем. Факел шлепнулся на пол, запахло паленой шерстью. Не медля больше, Никитин пальнул в загадочно молчащую комнату из нагана и ринулся в нее.

— Аркаша, тут никого нет.

Голиков вяло оторвал плечо от стены. Ему вдруг все стало безразлично. Он вспомнил того малого, возничего, который, робея, шептал: «Соловьев все видит, все слышит, и пуля его не берет». Тогда малый показался трусом. А теперь он, Голиков, мог добавить: «...и проходит сквозь стоны».

Аркадий Петрович шагнул в комнату, где Пашка уже поднял с пола факел. Тут не было ни одного окна. С легкостью обрекая на смерть даже детей, «император тайги» боялся умереть сам.

В его личных покоях стоял спертый воздух. Пахло махоркой, немытым телом, гниющей кожей и паленой шерстью. Факел, который Цыганок снова передал Митьке, осветил печку в углу, турецкий ковер во всю стену, стол, опрокинутые в спешке стулья и диван, покрытый лошадиной шкурой. Такие же шкуры устилали пол.

Никитин попытался приподнять шкуру на полу — она была прибита.

— Не святой же он дух? — озабоченно бормотал Никитин. И начал обстукивать рукояткой нагана стены, а ногою пол.

В одном месте под сапогом послышался глухой звук.

— Я же говорил! — обрадовался Цыганок.

Он нагнулся, быстро нашарил в шкуре разрез и обнаружил крышку подпола с удобной ручкой. Еще не веря, что все так просто, Голиков приблизился к люку. Вокруг столпились бойцы.

— Почтеннейшая публика, — дурачась от радости, объявил Никитин, — сейчас по моей команде «алле ап!»...

— Цыганок, перестань! — оборвал его Аркадий Петрович. — Приготовить оружие! Отойдите все подальше от люка! — И Голиков хотел открыть крышку, но Павел сказал:

— Обожди!

Он вскочил в сапогах на диван и отрезал саблей длинный золоченый шнур с большой красной кистью, который свисал со стены. В соседней комнате звякнул колокольчик. Видимо, Соловьев так вызывал прислугу. Шнур Никитин привязал к бронзовой ручке люка и дернул. Люк открылся.

— Ваше императорское величество, — не удержался Пашка, — я предлагаю вам выйти на божий свет!

Но подпол молчал. Никитин разрядил в дыру свой наган, вынул из заднего кармана никелированный браунинг, оттянул затвор и спустился вниз. К дыре поднесли факел.

— Аркаша, тут подземный ход, — глухо, как из бочки, донесся голос Цыганка. — А ну, ребята, кто со мной!

Ход вывел в пустынный овраг.

...Голиков распорядился приготовить ужин, чтобы накормить бойцов и пленных, а сам вернулся в комнату Соловьева. Через распахнутую дверь сюда проникал лесной воздух, и уже не так отвратительно пахло. На столе коптила керосиновая лампа с разбитым стеклом.

Аркадий Петрович брезгливо осматривал вещи. Тяжелая пишущая машинка. В каретке ее белел листок начатого приказа. Этажерка снизу доверху была забита дешевыми полуразорванными книжками. На турецком ковре, где в натуральную величину был выткан восточный мудрец верхом на понуром ослике, висело оружие: дворянская шпага с позолоченным эфесом, офицерская шашка с надписью «За храбрость» и сабля в серебряных ножнах.

Рассматривая обстановку комнаты, Голиков пытался постичь, в чем истоки поразительной неуязвимости и неуловимости Соловьева.

«Умен? — размышлял он. — Безусловно. Отважен?.. Конечно. Предусмотрителен?.. Сверх меры. Чего стоит обитая железом дверь! От кого он за ней прятался?.. Прежде всего от своих. Ведь чтобы выкопать тайный подземный ход, работы надо было ото всех скрыть. Подземный ход он копал только для себя».

Самое обидное заключалось в том, что операция, в которой поначалу все было ненадежно, зыбко, удалась. Не было подстроенной ловушки; несчастный Митька, при всех нелепостях, показал себя большим молодцом; удалось начать переговоры с Соловьевым, и был момент, когда «император тайги» всерьез обдумывал сделанные предложения. Конечно, не будь у Соловьева подземного хода, он бы, скорей всего, согласился на предложенные условия. Хоть и тюрьма, но жизнь. А после тюрьмы свобода.

Какие же еще нужно расставить сети, чтобы Соловьев в них наконец попал? И не вырвался?

— Ну, чего ты мучаешься? — спросил Пашка.

У него было отличное настроение. Исход боя решили две брошенные им в трубу гранаты. Честно говоря, после беседы с Соловьевым Голиков для руководства операцией уже просто не годился — столько сил ушло на этот разговор.

— Не пойму, как человек, который читает только этот мусор, — Голиков показал на книжонки, которые упали с этажерки, с окровавленными ножами и зверскими лицами на обложках, — так здорово всех дурачит.

— Зачем ты так? — обиделся Никитин, подбирая книжки с пола. — Я ведь такие тоже читал. Да мало. Пятачок штука стоила. А что до сегодняшнего боя, то погляди на него глазами Ваньки. Он сидел тут, уверенный, что мы его никогда не найдем. А ты его нашел, вызвал, вежливо объяснил, что он окружен, предложил ему сдаться. И все его люди слышали это. И если бы не твоя беседа, разве бы они так быстро сдались? А он людей бросил против тебя, а сам удрал. Какой у него после этого будет авторитет?