Борис Камов - Рывок в неведомое

— Аркадий Петрович, идемте репетировать, — ласково улыбаясь, пригласила Марина. — Вы давно уже не были.

— Марина, — вмешался Никитин, — он уже трое суток не спал.

— Ой, я этого не знала!

— Это правда, Марина, — подтвердил Голиков. — Но часа через два я к вам приду.

В клуб Аркадий Петрович пришел, когда уже было темно. В зале репетировали. Но кресло, в котором всегда сидел Голиков, было свободно.

Аркадий Петрович снял папаху, отстегнул шашку, положил рядом на табуретку.

— Репетируем приезд Чацкого. Где Анфиса?

— Анфиса не пришла, — ответил Ваня. — Ее нет дома.

— Марина сегодня будет Софьей. Реплики, Марина, я буду тебе подсказывать.

— А я помню всю пьесу наизусть, — ответила Марина.

— Умница. Давайте с Ваней на площадку.

Ваня хорошо, взволнованно произносил текст, но плохо, неловко вбегал, чтобы упасть перед Софьей на колени. А Голиков хотел добиться от него изящества и легкости. И Аркадий Петрович показывал: вбегал, сам падал к ногам Марины и обессиленно сникал. И было видно, что человек одолел множество преград, проехал сотни верст и наконец достиг заветной цели... Затем Голиков деловито подымался и спрашивал:

— Ваня, ты понял? Вбеги еще раз.

И Ваня снова вбегал, но у него не получалось, пока от отчаяния его не покинула скованность — движения обрели ту легкость, которой от него и добивался Голиков.

Несмотря на поздний час, в клубе набралось много народу. По преимуществу тут были ребята, которые еще не имели ролей, но надеялись получить в других постановках. И те, кому было просто любопытно. И хотя репетировать в присутствии публики было трудней, Голиков радовался, что интерес к театру растет, и условие ставил только одно: тишина в зале.

Когда Аркадий Петрович в очередной раз вернулся на свое место после показа, на табуретке, куда он клал папаху и шашку, сидела Анфиса. Шашку и папаху она держала на коленях.

— Анфиса! Вот хорошо! — заулыбался Голиков.

— Извините, Аркадий Петрович, но я нынче не могу. Забежала, чтобы не серчали. Я ездила проведать сестру. Очень устала. А завтра приду в любой час. Пусть только Ваня кликнет.

«Я ездила проведать сестру» — это был пароль: «Приехала Настя».

— Очень жаль. Конечно, пойдите отдохните, — ответил Голиков.

Анфиса поняла, что он скоро придет.

С того мгновения, как Аркадий Петрович увидел Анфису и узнал, что приехала Настя, он ощутил, что спало давящее, неотступное напряжение, в котором он жил все последнее время. Это был страх за Настю. Когда приближался час ее возвращения, его мысли то и дело сосредоточивались на ней. Чем лучше он ее узнавал, тем отчетливей видел, какая она маленькая и беззащитная. Думая о Насте, Голиков часто напевал привязавшуюся песенку:

Песенка была странная. Она запомнилась ему еще на Украине, а здесь, в Хакасии, обрела неожиданный и очень точный смысл. Порой казалось, что дождаться Насти у него не хватит сил.

Появление Анфисы всякий раз означало, что Настя вернулась, что она уже в безопасности. Тревога сменялась ощущением покоя и радости. В такие часы все дела делались как бы сами собой. Бойцы и младшие командиры передавали друг другу: «Наш-то опять веселый». И потом он торопливо шел к Анфисе или на иное условленное место. Это мог быть полуразвалившийся амбар на берегу Июса, или заброшенная овчарня возле Песчанки, или заросли негустого пустынного леса за станицей.

В темноте, случалось, Голиков не сразу Настю находил. Опа тихо окликала его: «Аркадий» — и весело, заливчато смеялась и выходила из-за дерева в зеленоватом свете луны. Если же не было луны, он видел сначала только ее силуэт и кидался к ней, испытывая чувство вины, что заставил ждать ее в этих зарослях.

И Настя, которая истосковалась от одиночества и натерпелась страхов, пока добралась, перескакивая с пятого на десятое, все ему рассказывала. И он удивлялся ее наблюдательности.

Сведения, которые привозила Настя, ей самой казались пустяком. И радость оттого, что она видит Голикова, сменялась на ее лице смущением, что она успела узнать, по ее выражению, «какую-то ерунду». Но ерундой ее сообщения никогда не были.

Однако на этот раз, увидев Анфису, Голиков не только обрадовался, что Настя в Форпосте, но и почему-то встревожился: с чем она пришла? Разгромив базу Соловьева, Аркадий Петрович тут же потерял его след. Где Соловьев обосновался теперь? Каковы его намерения? Останется ли он по-прежнему «царить» в тайге или сделает попытку прорваться в Монголию? От того, станут ли известны, пусть в самом общем виде, намерения Соловьева, зависело очень многое.

Через полчаса после ухода Анфисы, сославшись на усталость, Голиков попрощался с ребятами и отправился в штаб. Там он сказал Павлу, что пришла Настя. Пашкины глаза сразу погрустнели, и он отвел их в сторону: Цыганок ревновал. Как же сложна жизнь, подумал начальник боерайона, если невозможно объяснить даже Пашке, что ему, Голикову, сейчас не до любви!

— Поспи в кабинете хотя бы час, — сказал Пашка. — Потом пойдешь.

Он не предложил: «Давай пойду я». Что бы ему ни говорил Аркадий, Цыганок знал: Настя ездит в Форпост из-за Голикова.

— Настя, наверное, давно ждет. И потом, я сам хочу поскорее узнать, с чем она пришла. Я не задержусь.

Он деликатно дал понять, что идет на эту встречу исключительно по служебной надобности и никаких романтических намерений у него нет.

На условленный стук Анфиса дважды спросила: «Кто?» Голиков ответил шепотом. Анфиса поспешно отперла.

Настя стояла в дверях большой комнаты. Она была грустна и не сделала ни шагу навстречу.

— Ну, вы тут поговорите без меня, — бодро сказала Анфиса, — а чай будем пить вместе.

— Какой чай!.. — ответил Голиков.

Часы показывали половину третьего.

— Настенька, ты что? — тихо с порога спросил Голиков, когда они остались вдвоем.

— Ничего, — ответила Настя, садясь на широкую лавку.

Голиков придвинул табурет и сел напротив.

— Я выехала вчера на рассвете. Оставила в лесу коня. Немного за него волнуюсь.

— Хочешь, поговорим по дороге? — предложил он, сбитый непонятным ему настроением.

— Вместе нам ходить нельзя. Поговорим здесь. Налить тебе чаю?

Самовар поблескивал желтой медью на столе. Настя придвинула кружку, отвернула кран. В комнате запахло зверобоем. Анфиса заваривала его вместо чая. Зверобой на полтора-два часа снимал усталость. И Аркадий Петрович потянулся к кружке. Он всерьез опасался, что может заснуть в любую минуту, и сделал, обжигаясь, несколько глотков. Настя к своей кружке не притронулась.