Борис Камов - Рывок в неведомое

— Ты знаешь, где по дороге на Саралу Сломанный Зуб? — спросила Настя.

— Что-то не припомню.

— Дай бумагу — нарисую.

— А чего ты вдруг заинтересовалась этой горой?

— Я думаю, что там Соловьев. Когда я возвращалась прошлый раз от тебя, я заметила там дымок и три дня приглядывалась к этому Зубу.

— Тебя не задержали?

— Нет. Я старалась не попадаться на глаза. И потом, у меня с собой грамота.

Голиков промолчал. Говорить о том, что, если бы ее задержали возле горы, грамота ей бы мало помогла, он не стал.

— Пока ты не выгнал Соловьева из леса, на той горе никто не появлялся. Я хорошо знаю те места.

И Настя принялась неумело рисовать в тетради Голикова план.

— Сначала я тебе объясню, где эта гора... А потом — как к ней подобраться. Это дорога. Здесь и здесь — удобные тропинки. Часовые только наверху. А с противоположной стороны очень круто. Подняться там нельзя.

— Сколько на Зубе может быть народу?

— Не знаю. Мне кажется, не особенно много.

— Но все-таки?..

— Я думаю, человек семьдесят.

Сегодня Настя уже не спрашивала: «Ну что, опять пустяк?» Но радости на ее лице не было. Голиков догадался: она сказала не все. И ждал. Настя молча выпила остывший чай. Голиков взял с тарелки и вяло пожевал кусок холодного мяса.

— Что еще? — наконец спросил он.

— Мне кажется, меня начинают подозревать.

— Кто?! В чем?!

— Не могу сказать. Но у меня ощущение, что за мной все время следят. Даже если я дома и заперты все ставни, я чувствую на себе чей-то взгляд.

— Ты видела кого-нибудь? Замечала: кто-то идет за тобой следом или прячется возле дома?

— Что ты! В том-то и дело, что никого поблизости вроде нет, а кажется, будто бы чьи-то глаза смотрят тебе в затылок.

Голиков вспомнил, как в первые недели службы здесь, в Сибири, он физически чувствовал, что Соловьев рядом. Позднее это ощущение притупилось, но оно оказалось верным. Люди Соловьева следили за его, Аркадия Голикова, каждым шагом. Следят до сих пор. И ему приходится помнить об этом ежедневно. Похоже, не ошибается и Настя. Она ведь не из робких.

— Когда тебе это стало казаться?

— Недели две назад.

— Почему ты столько времени молчала?

— Я не хотела, чтобы ты подумал, будто я трусиха. А теперь поняла, что не должна молчать, чтобы не вышло плохо тебе.

— Это все? Тогда успокойся.

«Конечно, жалко выводить Настю из игры, — думал Голиков, — но ничего не поделаешь. Проваливались разведчики поопытней, чем она. А Настя никакая не разведчица. Она таежница. Знает повадки зверей, но человеческие повадки сложней и опасней звериных. Ей ли тягаться с Астанаевым, который начисто лишен жалости к людям? Но в разведке он, конечно, талант и профессионал».

— Ладно, — сказал Голиков вслух, — ничего страшного. Давай я пошлю забрать коня. Поживи пока у Анфисы. Покончим с бандой — вернешься домой.

— Нет, я не останусь. Я еще не все узнала. Видишь, я даже не узнала, сколько там народу. — Настя посмотрела на Голикова своими удивительными глазами, которые вдруг стали огромными. — Я сначала хотела выяснить все, а потом испугалась, что меня могут схватить и ты не узнаешь главного: где прячется Соловьев. А теперь я могу вернуться.

— Домой возвращаться тебе нельзя.

— Но если бы Астанаев твердо знал, что мы с тобой встречаемся и... — запнулась она, — и дружим... я бы сюда просто не доехала.

Голиков боялся за Настю, но тревога за нее боролась в нем с неотступным желанием поймать наконец Соловьева. И теперь это зависело от того, сумеет ли он не вспугнуть «императора тайги» и настичь его на горе. И нужно было, чтобы Соловьев опять не ускользнул.

Была еще одна мысль, в которой Голиков никому бы не признался: он хотел увидеть Соловьева. Допросы он бы поручил другим, а ему хотелось с «императором тайги» подробно и о многом поговорить. Соловьев притягивал его своей загадочностью и незаурядностью, бесил ускользаемостью, восхищал изобретательностью, отталкивал бесчеловечностью и низостью — прежде всего по отношению к людям, которых он увел в тайгу. Голиков вполне допускал: до беседы с Соловьевым оставался последний рывок — штурм горы.

Конечно, гарантии, что на Зубе удастся взять в плен Соловьева, никто дать не мог. Но Голиков думал: «Отчего бы после невезения не прийти наконец удаче?» И он, по обыкновению, стал просчитывать варианты.

«Отпустить сейчас Настю — огромный риск для нее. Но послать вместо Насти кого-то другого, допустим Анфису, — риск для всей операции. С другой стороны, если Астанаев в самом деле подозревает Настю в том, что она помогает мне («Что мы с нею дружим», — горько про себя усмехнулся он), то ее исчезновение насторожит. Астанаев и его люди начнут искать объяснение. Ведь с точки зрения «императора тайги», если Насте пожалована грамота, то бояться «белых партизан» ей нечего. А коли вдруг забоялась, значит, в чем-то виновата...

Дальше. Когда люди Астанаева будут настороже, вдруг где-то на Теплой речке поселится, скажем, Анфиса...»

Голиков даже скрипнул зубами: выход мог быть только один — отпустить Настю домой. Не для того, чтобы она продолжала работу, а только для того, чтобы Настино исчезновение не спугнуло Соловьева и он бы не покинул обнаруженную Настей гору.

— Сделаем так, — сказал Голиков, сам удивляясь тому, насколько трудно ему говорить. Настя, глядя исподлобья, ждала. — Ты возвращаешься на Теплую речку и замираешь. Живешь тихо-тихо. Занимайся хозяйством, шей новое платье, ходи в гости, но из поселка — ни шагу. Даже если услышишь что-то очень важное о Соловьеве. Жди, пока я пришлю человека. Он назовет пароль.

— Хорошо. — Настя повеселела. — Прости, что я тебя напугала. Вообще со мной никогда ничего не случается. Отец однажды взял меня в тайгу, оставил на пеньке. Мимо прошла спугнутая медведица, посмотрела на меня и не тронула...

Настя была еще рядом и продолжала смотреть на Голикова своими огромными черными глазами, а тревога в нем с каждой секундой делалась все сильней.

Еще мелькнуло в сознании: «Если я велю, она останется, и никто меня ни в чем не упрекнет». Но сотни людей погибли от рук бандитов. Сотни поплатились жизнью, чтобы поймать Соловьева. И он, начальник боевого района, не мог упустить хотя бы один шанс.

— Если от меня неделю никого не будет — уходи, — сказал Голиков строго. — Если приедешь на Теплую речку и увидишь, что опасно, — немедленно уходи.

Настя протянула Голикову руку с твердой, шершавой ладошкой. Он бережно пожал ее.

«В сущности, Настя еще очень маленькая», — подумал Голиков с высоты своих восемнадцати лет.

Когда Голиков на рассвете вернулся домой, Аграфена и Павел не спали. Аграфена дострачивала на машинке рубашку — целая стопка готовых высилась на лавке, — а Павел старательно чистил браунинг.