Борис Камов - Рывок в неведомое

— Но, может, это были все же люди Астанаева?

— Спрашивал. «Нет, — отвечали мне, — они были одеты в вашу одёжу. Вежливые. Не просили водки и всё «товарищ... товарищ...».

Голиков переставал что-либо понимать. О том, что ему помогает Настя, знали Никитин, Анфиса и Кажурин. Командир этого загадочного красноармейского отряда мог прослышать о том, что к Насте приезжал сам Соловьев. Или тот же командир мог обнаружить «охранную грамоту», которую Настя не прятала, а, наоборот, старалась, чтобы о ней знало как можно больше народу. Грамота была ее прикрытием и защитой. Предположим, командир не разобрался и арестовал. Но зачем же было ее поспешно убивать, да еще таким зверским образом?..

Если верить невразумительным словам исчезнувшей старухи, Настя, видимо, догадывалась, что погибает из-за какой-то нелепости. Возможно, пытаясь спастись, она и назвала имя Голикова. А командир? Не обратил внимания или счел хитростью?

Соловьеву таинственный отряд оказал величайшую услугу.

— Ты разведчик или кто?! — заорал вдруг Голиков на Пашку. — Как ты посмел упустить старуху?

Пашка вскочил с земли:

— Это ты ни черта не понимаешь! Она была для тебя просто разведчицей. А я ее любил! Я давно ее любил!!

— Прости, Цыганок. Настя была мне сестрой. Но сестрой родною.

Никитин разделся, с разбегу нырнул в речку, поплавал и вышел на берег.

— Поехали домой, — утомленно сказал он. — А то нас небось уже ищут.

— Уже нашли. Вон твои пинкертоны нас караулят. Только стесняются подойти.

В Форпосте, не заезжая в штаб, отправились домой. И разошлись по своим комнатам. Голиков чувствовал, как его душит горе. Он хотел, он мечтал выплакаться, он помнил, как в далеком детстве становилось легче на душе, если поплачешь. Но слез не было...

Аркадий Петрович лежал поверх одеяла, глядя в потолок и боясь уснуть. Стоило на секунду сомкнуть веки, как он видел

доверчивое, нежное и счастливое лицо Насти, слышал ее заливистый смех — и открывал глаза.

Вошла Аграфена.

— Аркашенька, дам я тебе топленого молочка? (Он молчал.) А хочешь, я тебе водочки налью? Ты выпьешь и поспишь.

Ни молока, ни водки он не хотел. А хотел, чтобы его все оставили в покое. Потом он слышал, как Аграфена шепталась в соседней комнате с Пашей. И в комнату ввалился Никитин. В одной руке у него была зажженная свеча, в другой — кружка, накрытая ломтем хлеба. И то и другое Цыганок поставил на широкий подоконник.

— Я думаю вот о чем, — сказал Павел, садясь на табуретку возле кровати. — Ну почему я такой несчастный? В Торжке я полюбил Олю. Она была старше меня, но мы договорились, что поженимся.

— Я помню. Ты рассказывал.

— Над ней снахальничал начальник белой контрразведки. И она убежала из Торжка, оставила только записку. И я все думал, что встречу ее. А встретил Настю. Но она меня не любила. Она любила тебя. Теперь погибла и Настя. Что, если меня кто-то проклял и я приношу любимым девушкам только несчастье?

Лишь в эту минуту, вслушиваясь в Пашкины слова, Голиков осознал то, что весь этот нескончаемый день гнал от себя: ведь Пашка видел Настю. Видел перед тем, как ее опустили в могилу. Голиков сел.

— Ты здесь, Цыганок, ни при чем. Идет жестокая война. Человеческая жизнь порой ничего не стоит. Я думаю, что и к тебе придет счастье.

Пашкино лицо с белесыми, нелепыми усиками сморщилось, подбородок задрожал. Голиков обхватил друга за шею, притянул к себе, и они оба, как маленькие, заплакали.

Утром Голиков продиктовал шифровку в Ужур: «Вторично требую установить, какой чоновский отряд и под чьим командованием был направлен в район Теплая речка — Сарала — рудник «Богомдарованный», где он произвел действия, которые носили провокационный и,

по сути, контрреволюционный характер. Я подозреваю вмешательство штаба 1-го боерайона».

Через несколько часов поступил ответ: «Подтверждаем: кроме запрошенного вами подкрепления, ни одно воинское подразделение на территорию 2-го боерайона направлено не было. По мнению разведотдела, на Теплой речке действовала переодетая банда».

Прочитав телеграмму, Голиков от волнения пересел из кресла на соловьевский диван. Аркадий Петрович привык к нему и, смешно сказать, полюбил его. На этом диване хорошо думалось. Но сейчас спокойно сидеть он не мог.

Он допускал, что на Теплой речке могла действовать переодетая банда, что арест и убийство Насти были частью умело и точно проведенной операции. Убрав опасную для них разведчицу, Соловьев и Астанаев свалили вину за ее гибель на красных. То, что обман удался, имело для банды немаловажное значение: Настю в селениях любили. Она многих вылечила. Особый талант у нее был в лечении детей. Если Настю убила банда, значит, ее кто-то выдал. Но кто?! Аграфена?.. Но она ничего не знала и не знает. Анфиса?.. Но Анфиса слишком ненавидит Астанаева и Соловьева. Выследили Настю, когда она приезжала в Форпост? Почему же не схватили ее на обратном пути, а дали вернуться домой?

И если до получения ответа из Ужура Голиков испытывал прежде всего чувство вины перед Настей, то теперь в нем нарастала тревога за исход готовящегося штурма. Настю не подстрелили на тропе. Ее увезли и допрашивали, быть может, в том самом лагере, который она обнаружила. Чего от нее добивались?.. Что она отвечала?.. Судя по тому, как с ней обошлись, держалась она стойко. В таком случае нужно в кратчайший срок закончить подготовку штурма. Это все, что можно сделать, чтобы отомстить за Настю. Внезапно Аркадия Петровича будто ударило током: «А если слова старухи были бредом? И Астанаев не знал, что Настя ездит ко мне в Форпост?»

Голиков пришел к Никитину в разведотдел:

— Я мог вчера наделать глупостей, когда понесся на Теплую речку.

— Я потому и помчался за тобой. И своим разведчикам сказал: «Настя вылечила троих бойцов и самого Голикова, когда он жил еще в Чебаках. Убийство девушки потрясло нашего командира».

Эта наивная, хотя и правдоподобная версия мало что могла замаскировать, но Голиков был признателен Цыганку, что он о такой маскировке позаботился.

— Нам бы теперь нужен пленный, — сказал Никитин.

— Конечно. Только брать его мы не будем.

— Почему?

— Если мы схватим какого-нибудь гонца возле новой базы, Соловьев догадается, что мы знаем, куда перебрался его штаб. Если же возьмем пленного в другом месте, он, скорей всего, ничего не расскажет.

— Как же готовиться к штурму, если ты вяжешь меня по рукам и ногам?

— Пошли разведчиков. Пусть они на двое-трое суток замрут возле горы. И чтобы не вздумали брать бинокли. Блеск стекол их выдаст... А для себя мы с тобой решим: Настя на допросе ничего не сказала. Исходя из этого, мы и будем готовиться к штурму. Иначе нам придется на время все остановить. Соловьев поменяет базу. И получится, что Настя погибла зря... Что с афишами?