Борис Камов - Рывок в неведомое

Голиков поднял лицо, чтобы взглянуть, далеко ли до вершины, и увидел, что до террасы оставалось еще метров пятьдесят и что прямо над его головой та самая лиственница, о которой предупреждала Настя.

А неподалеку от лиственницы, за камнем, Аркадий Петрович разглядел человека, который стрелял из длинноствольного маузера. Голиков приложил к глазам бинокль. В то короткое мгновение, когда человек, высунувшись из-за камня, сделал выстрел и спрятался снова, Голиков приметил новую папаху из черного каракуля, офицерский френч без погон, с расстегнутой верхней пуговицей. И лицо худощавое, с казацкими усами, которые обрамляли рот. Человек не был похож на рядового «горного партизана».

Несколько дней назад Ужур прислал не очень-то удачную любительскую фотографию. На ней были сняты довольно странного вида мужчины. Кто в штатском, кто в полувоенном, все без оружия. Но позы, в которых они сидели, говорили о том, что эти люди знакомы с войной и что они стесняются фотографа. Среди них абсолютной естественностью отличался только один, помеченный на снимке цифрой «3». Он был узкоплеч, но, ощущалось, крепок и жилист. На самые брови надвинута папаха. Лицо худое, усы казацкие, а глаза полны страдания...

«Соловьев!» — ожгло Голикова.

Там, за камнем, вел огонь из маузера сам «император тайги». И сразу весь бой для Голикова ограничился узким пространством, которое отделяло кустарник от того камня.

Еще неделю назад Голиков бы обрадовался этой мимолетной встрече. Ему было бы любопытно увидеть лицо человека, который два с половиной года держал в напряжении громадную губернию; человека, с которым он, Голиков, уже несколько месяцев состязался в невыносимо трудной игре. Для каждого из них она в любой час могла закончиться смертью. И все же в их отношениях был элемент молодечества и озорства, позволявший в любую минуту вступить в переговоры.

Но за минувшие дни была убита Настя. И то, что Голиков наконец увидел Соловьева, обрадовало его лишь потому, что он для себя решил: «На это раз не выпущу живым!»

Сейчас вся надежда была на верность глаза, твердость руки и безотказность маузера. За четыре с лишним года пистолет не раз выручал его в самых гибельных ситуациях. Вот почему Голиков с ним до сих пор не расстался, хотя пистолет давно пообтерся, затвор ходил свободней, чем положено, и уже дважды приходилось менять слабевшую возвратную пружину. Но никогда еще безотказность маузера и точность его боя не были нужны так, как теперь.

Голикова передернуло. Не от страха, не от холода — он ощутил нервный озноб. Голиков чуть отполз в сторону. Заросли тут были реже, но из земли выступал обломок скалы, за которым можно было надежно укрыться.

Когда Голиков переползал, Соловьев выстрелил. Аркадию Петровичу показалось, что Соловьев узнал его тоже. Или заметил блеск окуляров. И с этого мгновения «император тайги» уже не давал сделать ни одного движения. Стоило Голикову чуть высунуться из-за обломка, две пули подряд влепились в гранит, срикошетили, осыпав лоб командира каменной колкой крошкой.

Аркадий Петрович опять на миг выглянул из-за укрытия, увидел часть лица, край папахи, выстрелил и спрятался. И снова две пули пронеслись рядом. Было очевидно, что Голиков промазал.

Дуэль с Соловьевым осложнялась еще и тем, что «император тайги» стрелял из двенадцатизарядного маузера, который не требовал времени на перезарядку после каждого выстрела. Не оставалось даже долей секунды на паузу, которой мог бы воспользоваться Голиков, чтобы прицелиться.

Аркадий Петрович лежал за камнем, лихорадочно обдумывая положение. Бойцы шли, бежали, карабкались, ползли. А он неподвижно распластался на земле. Любая попытка вскочить, выйти, выползти из этого случайно подвернувшегося укрытия могла для него закончиться плохо. Но объяснить это он никому не мог. Прежде всего потому, что никого рядом не было. Многомесячный поединок с «императором тайги» приблизился к своему логическому окончанию — к прямой дуэли, где один из двоих был обречен.

Вспомнился «Герой нашего времени» Лермонтова. Дуэль Печорина с Грушницким на краю обрыва. Насколько та дуэль, от которой при чтении замирало сердце, была проще этой!

У Голикова оставался выход. Он мог крикнуть: «У лиственницы — Соловьев!» Но что-то мешало ему это сделать. Так, в детстве мальчишеская гордость не позволяла ему во время драки позвать на помощь или попросить пощады. Любопытно, что и Соловьев никого не звал на помощь тоже.

Позиция Соловьева была удобней. Сверху было лучше видно. От подножия лиственницы ничего не стоило пустить катышком гранату. А снизу гранату было не докинуть. Не говоря уже о том, что даже для попытки понадобилось бы встать в полный рост. Кроме того, Соловьев мог в любую минуту отползти от края террасы и положить конец дуэли. Ни одним из этих вариантов «император тайги» не воспользовался.

Но поединок затягивался. И Голиков опасался, что бойцы решат: он просто прячется за камнем на пороге главной бандитской базы. В самом деле, кому же охота умирать, если победа так близка?

Дуэль пора было кончать, а Соловьев затаился. Он, видимо, понял, что Голиков не может больше оставаться за камнем, что ему волей-неволей придется выползти или выйти. И Аркадий Петрович рискнул повторить прием, который его однажды спас в девятнадцатом под Киевом.

Голиков вытянулся вдоль камня, лег на правый бок, надел на левый сапог свою папаху и стал медленно поднимать ногу, пока верх папахи не высунулся над камнем. А сам в это время вполглаза, прижавшись к земле, наблюдал, что происходит на краю террасы.

Голиков заметил: столь же осторожно выглянул из-за своего валуна Соловьев. В макушку папахи он не стрелял. Макушка могла быть пустой. Думая, что Голиков за обломком его не видит, «император тайги» приподнялся, вытянул руку с маузером, чтобы нажать спуск, когда папаха приподымется хотя бы еще на полвершка.

Аркадий Петрович шевельнул ногой с шапкой. Соловьев напрягся, как напрягается кошка, готовясь к прыжку. Голиков увидел его грудь в прорези прицела, мягко надавил спуск и держал его, пока пистолет, вздрогнув несколько раз, не замер. Соловьев дернулся, а затем ткнулся лицом в землю.

Опустив затекшую ногу с надетой на нее папахой, Голиков тоже ткнулся щекой в землю — от полного бессилия. Если бы кто-нибудь пробежал мимо, то принял бы Голикова за убитого — настолько расслабленной была его поза.

Сначала в душе и голове было пусто, ни проблеска чувств или мыслей. А затем откуда-то из глубины мозга всплыла единственная фраза: «С Соловьевым покончено!»

Этого еще никто не знал. Ни Ужур, ни Красноярск, ни Москва. Не знал Пашка, не знали бойцы. Не знал верный Коля Ткаченко. Знал только он один. К концу дня, понимал Аркадий Петрович, новость станет известна всей губернии. «Красноярский рабочий» напечатает сообщение на первой странице: «Комбат А. Голиков, применив военную хитрость, метким выстрелом обезвредил И. Соловьева».