Борис Камов - Рывок в неведомое

— А был он с вами?

— А как же, — ответил охотно мужик. — Ты же с ним, ваше благородие, беседу имел. И он гостевал с нами, пока ты не начал пулять со всех сторон.

Впервые от человека Соловьева Голиков слышал слова, в которых заключалась горечь и скрытая ирония по отношению к Соловьеву.

— Сейчас он где? — Нервы Голикова были на пределе.

— Где — не скажу. А в какую сторону побежал, показать можно.

— Акимыч!.. — попытался его остановить хакас с бельмом на глазу.

— Да ладно, — огрызнулся мужик. — Сколько можно дрожать. Анператор вон сам удрал, а тебя, холуя, покинул... Айда, малец, покажу, — предложил он Голикову.

— Сапожков, — крикнул Аркадий Петрович, — присмотрите за пленными. Остальные — за мной!..

— Кто ушел с Соловьевым? — спросил Голиков Акимыча.

— Известно кто: Астанайка, полковник Макаров, потом этот, адъютант Ивана Николаевича Чихачев. Ну, и какие его охраняют. Иван Николаевич им золотыми пятерками кажинный месяц платил. Они за эти пятерки отца родного могли в горящий костер посадить.

И Акимыч привел Голикова с бойцами к тому краю горной террасы, о котором еще Настя предупреждала, что по нему невозможно взобраться наверх. Здесь росли две ели. Одна была старая, высокая, подгнивающая, которая вцепилась изогнутыми хищными корнями в каменистый грунт. Другая была моложе. Она без всяких усилий росла на граните.

Аркадий Петрович еще издали приметил, что к елям привязаны канаты. Оставив Акимыча, он рванулся вперед — канаты были обрублены. Дальше вниз, метров тридцать, шла совершенно отвесная стена. Видимо, Соловьев приказал, когда спустился, канаты обрубить, чтобы за ним не последовали остальные. Исполнитель, за немалые деньги или из рабской преданности, волю «императора» выполнил.

— А другие веревки есть? — спросил Голиков Акимыча.

В сарае нашлась пеньковая веревка. Вниз по отвесной стене спустился целый взвод. Но догнать «императора» не удалось. Внизу у Соловьева были припасены еще и кони.

Два дня под наблюдением начхоза Абрамовича с горы свозили трофеи: оружие, боеприпасы, продукты, обувь, кожи.

Возвратясь в Форпост, Голиков распорядился устроить праздничный обед, на который пошла часть трофейных припасов. Во время обеда Аркадий Петрович обошел все столы и каждую группу бойцов поблагодарил за отвагу.

Красноармейцы были довольны, что командир посидел с ними и поблагодарил не на плацу, а вроде как по-семейному, по-домашнему. И все же новый успешный побег Соловьева подействовал на всех удручающим образом.

Аркадий Петрович предпочел внезапность и риск более тщательной разведке. Он выиграл на том, что Соловьев его в это утро не ждал. И проиграл на том, что не послал ни одного человека в сторону отвесной скалы, не подумав, что она может оказаться пригодной для спуска. Вину за допущенные промахи Аркадий Петрович целиком взял на себя.

Переживания Голикова усиливались еще и тем, что, готовя операцию, он в глубине сознания допускал, что Настя во время допроса не выдержала и сказала о том, что он, Голиков, готовит штурм. Лишь после того, как разведчики сняли беззаботно спавших часовых, Голиков убедился, что Настя на допросе не сказала ничего. И теперь ему было стыдно перед девчонкой, что он позволил себе усомниться в ее стойкости.

Десятки раз до начала операции и по дороге к этой соловьевской базе Аркадий Петрович спрашивал себя: «А у тебя самого хватило бы сил промолчать под пыткой?» И хотя он помнил, как доктор Бадмаев оперировал ему без наркоза ногу, а на Тамбовщине из-за новой контузии он позволил хирургу вынуть без наркоза чугунные осколки из руки и плеча, Аркадий Петрович не решился себе ответить: «Да, вынес бы».

Во время хирургических операций он терпел одуряющую боль, чтобы выжить, стать здоровым и вернуться к службе. А Настя терпела нечеловеческую боль, когда Соловьев терзал ее тело саблей, понимая, что для нее все кончено. Даже если она останется жива, она будет навсегда искалечена. И терпела ради него, Аркадия Голикова... Чтобы он одолел Соловьева...

В его ушах еще звучали Настины слова: «Поймаешь Соловья — тогда и отдохну, поеду учиться в Красноярск. Я ведь только в Ужуре и была...»

Вереница тягостных событий болезненно и странно подействовала на Голикова. С одной стороны, он чувствовал усталость и полное душевное опустошение, когда все, что происходило вокруг, ему было совершенно безразлично. А с другой — его раздражал любой пустяк. За обедом Аграфена спросила его, дать ли ему еще картошки с мясом. Он внезапно крикнул ей:

— Отвяжись от меня! — и сбросил со стола все, что перед ним стояло.

Днем Цыганок принес очередную разведсводку:

«Банда под командой Соловьева около станицы Чебаки изрубила на пашне несколько инородцев и русских — сторонников соввласти»*.

Голиков прочитал, скомкал и рявкнул:

— Такое мне больше не таскай!

«Что со мной? Что я делаю?!» — тут же спросил себя Голиков.

В нем словно поселился двойник — мелкий, злобный, неумный и мстительный.

«Нужно, — с беспокойством подумал он, — немедленно выспаться».

Предупредив Никитина и Галиева, Аркадий Петрович отправился домой. В комнате разделся, лег в чистую постель и мгновенно заснул. А через несколько минут вскочил как ужаленный. Среди безмятежного, как в детстве, сна ему в голову отчетливо пришла очень важная мысль. Он оделся и отправился в штаб.

— Пришли ко мне Акимыча! — велел он Никитину.

— Я долго с ним говорил, — ответил Паша. — Человек он хороший, Соловьева не любит, но знает мало. Дай ему отдохнуть.

— Никитин, выполняйте приказание!

Привели Акимыча. Когда они остались одни, Голиков сказал:

— Акимыч, помоги мне. — Просьба прозвучала жалобно.

— Чем же, ваше благородие, я могу тебе помочь, ежели я есть человек бессчастный и каторжный? Я всю жизнь трудился на семью. А меня сначала чуть не повесил и при всех выпорол Колчак, потом Соловей погнал к себе в лес. Теперь я попал к вам и жду, как решите мою судьбу.

— Акимыч, матерью клянусь: отпущу домой. Только узнай, куда сбежал Соловьев.

— Да как я могу узнать, сидючи в каталажке?

— А я тебе дам убежать.

Сначала на лице Акимыча появилось неподдельное изумление, а потом по глазам его стало видно, что в нем борются два чувства: желание стать свободным и страх перед тем поручением, которое ему давал Голиков. Как все, он боялся Соловьева.

— Я убегу, а ваши меня изловят и поставят к стенке, — нашел он довод, на самом деле думая, что лучше суд, нежели месть Соловьева.

— У тебя будет документ, — усмехнулся Голиков, который эту мысль Акимыча прочитал.

— А что я должен буду делать?

— Узнай, где Соловьев. После этого живи как хочешь.