Борис Камов - Рывок в неведомое

Иные добрые женщины нарочно придумывали для него дело, чтобы лишний раз накормить. Они помнили, как страшно погибла Гаврюшкина мать Найхо, и знали, что любую из них могла постичь такая же участь.

За последние месяц-полтора Гаврюшка сделался крепче в плечах. В лице его появились обстоятельность и взрослость. Голиков знал по себе, как быстро мужают на войне дети. Тем более что на долю Гаврюшки выпали тяжелейшие переживания. И Голиков относился к нему, как к младшему брату, ведь разница между ними была всего шесть лет.

Аграфена, по просьбе Аркадия Петровича, перешила мальчику старую гимнастерку и старые галифе. Сапоги ему стачал местный сапожник. Он же изготовил ремень с пряжкой. А кубанка со звездочкой у Гаврюшки была своя.

Облачась в полную красноармейскую форму, Гаврюшка стал все чаще намекать, что у него должно быть и оружие. При этом он недвусмысленно поглядывал на пояс Голикова, на котором висела кобура с маленьким маузером.

Дарить мальчишке огнестрельное оружие Аркадий Петрович не собирался, но в чем-то Гаврюшка был прав. И однажды перед всем строем Голиков вручил мальчику офицерский кортик в позолоченных ножнах, с рукояткой из слоновой кости.

Этот кортик Голиков сам получил в подарок в день своего пятнадцатилетия от Ефима Осиповича Ефимова. И хотя дарить подаренное вроде бы не полагалось, Аркадий Петрович рассудил: это как раз тот случай, когда можно. В своей речи перед вручением он сказал:

— Я награждаю этим оружием Гавриила Дмитриевича Ульчугачева за преданность делу революции и проявленный героизм. О том, в чем проявился этот героизм, сегодня говорить еще рано.

И, держа кортик на вытянутых руках, отдал его мальчику.

Соловьев засел в тайге. Голиков дважды перехватывал группы, которые направлялись к «императору тайги», в надежде узнать, где новый лагерь. Но Астанаев создал систему подстанций. Каждая группа шла сначала до одной временной базы, затем — до другой. Конечного пункта она не знала. И перехват в общей сложности пятнадцати человек выявить местонахождение Соловьева не помог.

Сам «император тайги» в письме, которое впервые начиналось грубым обращением «Аркашка, сволочь», грозил, что он еще «всех умоет в крови». Послание свидетельствовало, что Соловьев теряет самообладание. И это делало его особенно опасным.

Из разных источников поступали сведения, что Соловьев извлек из тайников драгоценности, золото в монетах и слитках, собираясь, если станет совсем худо, бежать за рубеж. К этому подталкивала близость границы. В связи с этим разведотдел губЧОНа выдвинул версию, что Соловьев, обладая немалыми средствами, способен будет, находясь за границей, создать снабженный новейшим оружием диверсионный отряд, который вернется в Хакасию.

В газете «Красноярский рабочий» появилась заметка о том, как теперь укреплена граница. Соловьеву давали понять, что уйти за рубеж ему не удастся.

В стране полным ходом шла демобилизация. Сотни тысяч красноармейцев возвращались к своим семьям. И только в Ачинско-Минусинском районе Сибири сохранялось военное положение. Со службы никого не отпускали. Бойцы грустно шутили: «Если хочешь домой — беги к Соловьеву, а через день явись с повинной. Тебя отпустят».

Чтобы люди не слонялись без дела, Аркадий Петрович ввел жесткий график ежедневных занятий. Во время бесед обсуждалась международная обстановка, возможности новой экономической политики и такая новость, как выпуск советского червонца, который в международной торговле обеспечивался золотом и приравнивался к десяти рублям царской чеканки.

Но большую часть времени Аркадий Петрович отводил военному обучению. Только что прибывшему пополнению из новобранцев он прививал навыки свободного владения саблей. Одно из заданий состояло в том, что боец должен был успеть на полном скаку рубануть саблей по трем близко поставленным чучелам.

Молодые красноармейцы, набранные из крестьян, технику рубки, которая требовала проворства, осваивали с трудом. И Голиков раз за разом гонял всю группу — двенадцать человек — по кругу, хотя уже измотались люди и запарились кони.

Плац для занятий находился сразу за селом. Каждое утро здесь собирались зрители: старики и ребятишки, но раньше всех прибегал Гаврюшка.

Не слезая во время занятий с седла, неутомимо демонстрируя, в чем состояла ошибка того или иного бойца, Аркадий Петрович нет-нет да и поглядывал в сторону своего воспитанника. Голикова удивляло, что Гаврюшка совсем по-особому реагировал на происходящее, нежели другие мальчишки. Если остальных волновало одно: рубанул боец по чучелу или промазал, — то Гаврюшка внимательно наблюдал, как бойцы разгоняли коней, готовили к взмаху шашки. И в этой его внимательности было что-то взрослое.

Раздумья Голикова прервала очередная неудача рыхловатого парня по фамилии Прунцов, который успевал нанести за один прогон в лучшем случае два удара. Ничего страшного в этом, разумеется, не было, но Голикова сегодня все раздражало.

По прежнему опыту Аркадий Петрович помнил: бойцов в насквозь мокрых гимнастерках надо бы отпустить. И завтра все стало бы получаться даже у Прунцова. Но в Голикова нынче словно вселился бес. С упрямством, неразумность которого он сам же сознавал, Аркадий Петрович требовал, чтобы Прунцов хотя бы коснулся саблей всех трех чучел.

Но дело было не только в упрямстве. Голиков не знал, успеет ли он провести еще одно занятие. В его кармане лежала шифровка, что начальником 2-го боевого района назначен комбат Заруднев. Комбат Голиков освобождается от должности. Ему следовало прибыть в Ужур, а затем в Красноярск.

Что его ждало в Красноярске: разжалование, суд?

Когда шифровальщик доставил сюда, на плац, телеграмму, текст резанул своим подспудным смыслом: «Все. Больше не нужен».

Пока Заруднев находился в пути, Голиков продолжал работать, не жалея себя и других.

— Ваша, Прунцов, ошибка, — сказал Голиков совершенно уже растерянному бойцу, — в том, что вы, привстав в стременах, забываете стиснуть коленями бока своей Березки. Поэтому, когда вы взмахиваете саблей, у вас одна забота — не свалиться на землю... Посмотрите еще раз.

Голиков развернулся, легонько, плашмя дотронулся шашкой до бока своего коня. Анненский малиновый темляк шашки был обмотан вокруг кисти Аркадия Петровича.

Конь резво взял с места, набирая скорость. Три безобразных чучела стремительно приближались. Голиков привстал в стременах, отвел назад руку с клинком для удара и внезапно почувствовал, что его не держат ноги. На глазах бойцов и зрителей он плюхнулся мешком на седло, рука с шашкой повисла, как простреленная. Спина обмякла. И Голиков почувствовал, что он сползает с коня лицом вниз.