Борис Шелепов - Их было трое

«Хороший друг, этот ингуш», — подумал Знаур и ответил:

— Письмо моей нана? Ты правильно сказал. Напишем.

— Костю тоже подпишем в конце. «Салам тебе, нана, от двух друзей Знаура — двух его братьев»…

Ребята пошли к ротному писарю за бумагой.

Пелла Мильдзихов сидел у раскаленной докрасна «буржуйки» и доказывал отделенному Бибикову, что с дисциплиной в осетинской нацбригаде еще не все гладко.

— Я сам слышал в бою, как белые кричали: «Бей осетинских разбойников!..»

— Так то же белые, — возражал Бибиков. — А сами-то они кто? Население грабят — факт. Эскадронный Залетайко или Загоруйко, не помню, как его, рассказывал нашему политруку, что в Барсуковской повстанцы мирных станичников порубали на куски.

Пелла, прищурясь, подправлял языком жиденькие усы, которые совсем не украшали его длинное, худое лицо.

— Это верно, — сказал он. — Но ответь, почему кони нашего ротного обоза такие сытые, хотя две недели интенданты не дают сена?

— Трава еще стоит зеленая…

В коридоре послышались какая-то возня и приглушенный хохот красноармейцев.

— В чем там дело? — крикнул Мильдзихов, приоткрывая дверь. — Дневальный!

Дневальный Коля Цараев влетел в комнату.

— Поймали торговку! — доложил он. — Она, товарищ командир, лезла в сарафане через наш забор — наутек. Видать, контра…

— Приведите задержанную.

— Есть привести!

Группа бойцов уже входила в комнату.

«При ближайшем рассмотрении», как писал после в донесении отделенный Бибиков, «задержанной торговкой» оказался молодой боец Константин Коняхин.

— Что это за маскарад? — сердито спросил Пелла.

Костя смотрел на свой наряд удивленными глазами, как будто сам недоумевал — откуда этот сарафан, откуда кашемировый полушалок на голове?..

— Что это значит, я спрашиваю?! — крикнул Мильдзихов, наступая на Костю.

Коняхин молчал, сопя носом.

— Разрешите доложить, товарищ командир? — вмешался дежурный по роте, телефонист Вершков.

— Докладывайте.

— В этом сарафане они экспроприируют сено.

— Сено? У кого?

— У попа.

— Так. Воруют, значит. А почему — в сарафане?

Костя молчал, опустив голову и сосредоточенно рассматривая свои рваные ботинки.

— Сарафан кто-то выпросил у Евлампии Гордеевны, что торгует селедкой на базарчике, — пояснил Вершков.

— Красноармейца Коняхина — под арест. Срок расследования всего этого безобразия — до утра!

— Есть, товарищ взводный! — ответил дежурный.

Все ушли, шушукаясь и прыская.

Мильдзихов продолжал разговор с Бибиковым.

— Вот тебе я готовые артисты для драматического кружка. Каково, а? «Экспроприируют» сено у попа, переодевшись в женскую одежду, чтобы не опозорить красноармейского звания. Здорово?

— Я ничего не знал, — оправдывался Бибиков. — Воспитанника Коняхина, должно быть, кто-то научил. Сам бы он не додумался — молодой. Да и зачем ему красть сено, он ведь за лошадьми не смотрит…

— Кто мог его научить?

— Подозреваю красноармейца Плаху. Он нонче дневалит по кухне. А все лошади рядом — в конюшне. Видать, Плаха жалость имеет к лошадям. Хлебороб!

— Проверьте, куда поместили арестованного Коняхина. Выставьте часового.

— Есть, товарищ взводный.

Но отделенный не успел выполнить приказание Мильдзихова. Длинная пулеметная очередь разорвала ночную тишину. С улицы послышался гулкий топот конницы, за дверью казармы лязгнул затвором патрульный.

Прикрыв ладонью свет, Мильдзихов посмотрел в окно.

— Взвод, в ружье! — крикнул он в дверь. Нервно крутнул ручку тяжелого батарейного телефона «Ордонанс». Связи нет!

За каменной стеной ограды мелькали всадники в папахах, бурках, все они мчались к усадьбе сельскохозяйственной коммуны.

— Тише, не стрелять! — приказал взводный, выбежав на улицу. — Развернуться вдоль стены. Не выглядывать!

— А патронов-то — один обойма, товарищ командир, — жалобно сказал Ахметка. — А то бы мы их…

— Тише. Патронов больше нет.

— Чья ж эта конница, по-вашему? — не унимался Ахметка, теребя взводного за рукав.

— Не видишь, чудак, белые валом валят… — отвечал Пелла. — Коняхин здесь? Эй, Коняхин, пробирайся к штабу бригады. Доложи: отряд белоказаков напал на коммуну. Выполнишь приказ — наказание отменим.

— Есть! — воскликнул Костя и исчез в темноте.

Теперь уже не было видно скачущих по дороге казаков. Но на усадьбе коммуны, расположенной верстой выше казарм, метались какие-то люди с факелами, слышались одиночные выстрелы, занималась огнем крыша сарая.

— Порешат всех коммунаров, гады, — говорил с тревогой Бибиков.

— Разрешите, товарищ взводный, ползти на разведку, — сверкнул в темноте белыми зубами Ахметка.

Мильдзихов подозвал Знаура, приказал:

— Кубатиев! Вместе с Арслановым поднимайтесь в гору. Подползете к усадьбе коммуны с северной стороны, обстреляете банду. Вот вам еще две обоймы и одна граната — на двоих. Взвод подойдет прямо огородами. Старайтесь снять офицера. После ваших выстрелов мы откроем огонь.

Ахметка первым протянул руку и успел завладеть гранатой.

— Дозвольте доложить, — тихо сказал Бибиков. — Повстанцы, небось, дозоры выставили, вояки еще те — кадетские корпуса кончали.

— Дозоры обойти — ночь темная. Задачу поняли?

— Поняли! — ответил Знаур.

— Кубатиев за старшего. Выполняйте.

Пригнувшись, ребята побежали в гору.

— Напрасно вы их послали, — тихо проговорил Бибиков, — совсем ведь молокососы.

— Да, пожалуй… Черт меня дернул… Вот что, Бибиков. Догони их и командуй разведкой сам.

— Если найду их. Темень — хоть глаз коли. Выбрали ноченьку, бандюги…

— Попробуй.

— Есть!

…Ахметка и Знаур прошли сквозь заросли бурьяна. Дальше пришлось ползти. Горящая крыша освещала изрезанные балками скаты холмов. От сухой полыни поднималась пыль, было трудно дышать, во рту — горько.

Уже близка усадьба. Около дома Совета коммуны — большая толпа. Всадники с карабинами на перевес полукольцом окружили людей. На высоком крыльце стоят казаки, среди них, должно быть, есть и офицеры — выделяются две-три серые черкески, а напротив, у сарая, грудятся какие-то люди в одних рубашках.

— Коммунисты, — шепчет Знаур в самое ухо друга. — Ползем, быстрей. Давай гранату!

— Гранату? Ха! Чего захотел…

Поползли вперед. Вот уже изгородь из жердей. Белоказаки видны как на ладони.

Бородатый офицер с тяжелым маузером в руке что-то выкрикивает — видно, речь держит. Некоторые слова долетают до слуха ребят: «Коммуны упраздняются… Земельный декрет барона несет благоденствие русским крестьянам… Антихристам коммунистам — смерть…»

Бородач поднял маузер. Знаур и Ахмет подползли еще ближе к амбарам — дальше двигаться было уже невозможно.